Илья Олегович родился 17 октября 1935 года в городе Бодайбо Иркутской области, воспитывался и учился в Ленинграде. Первой школой была блокада, второй – собственно школа (старейшая петербургская «Петришуле»), третьей — филфак Ленинградского университета (отделение журналистики). И ещё, сверх всего — ленинградская школа в поэзии, к последователям которой совершенно справедливо отнёс Фонякова поэт Александр Межиров – автор предисловия к маленькому томику в известной когда-то серии «Библиотечка избранной лирики» (Москва, 1967).
В 1957 году вышла его первая книга стихов — «Именем любви», затем выходили стихотворные сборники «Стихи о моих товарищах», «Надежда», «Горсть», «Ткань», «Долгие мгновения», «На своей единственной земле». Всего же писатель выпустил более сорока книг — стихи, эссеистика, критика, поэтические переводы с языков народов России, ближнего и дальнего зарубежья. В конце 1999 года в издательстве «Петербургский писатель» вышла книга стихов Ильи Фонякова — «Своими словами». Чем-то вроде предварительного итога более чем пятидесятилетней литературной работы можно считать книгу «Островитяне» (Санкт-Петербург, 2005), впервые объединившую избранные стихи автора и его прозу: эссеистическую, литературно-критическую, мемуарную.
В Новосибирск из Ленинграда Илья и Элла Фоняковы приехали в конце 50-х и жили здесь до конца 60-х. Для города это было особое время — время хрущевской «оттепели» с ее эйфорией от политической и творческой свобод, время бурного развития Академгородка… Для Новосибирска Фоняков был носителем питерской культуры, человеком чрезвычайно начитанным, эрудированным… Обладал определенной харизмой, которая позволяла ему быть магнитом, притягивающим самых разных людей. Своего рода демиургом — духом организующим, вдохновляющим и будоражащим умы. Благодаря этому и возникло знаменитое «лито Фонякова» — легендарное литературное объединение, которое он создал и которое долгие годы возглавлял. Через это лито прошли многие новосибирские писатели и поэты, в дальнейшем определяющие литературную жизнь города. Нина Грехова, Жанна Зырянова, Геннадий Карпунин, Александр Плитченко, Николай Шипилов, Нина Садур, Анатолий Соколов, Александр Денисенко…
Жизнь Ильи Фонякова разделилась на две ипостаси — журналистику и поэзию. Как журналист он начинал работать в газете «Советская Сибирь». Потом долгое время был собственным корреспондентом «Литературной газеты» по Сибири. Когда в 58-м возник «Вечерний Новосибирск», стал постоянным автором газеты. Элла Фонякова в свою очередь проработала в штате «Вечернего Новосибирска» около 10 лет, долгие годы заведовала отделом культуры.
Ушёл из жизни 23 декабря 2011 года.
Писатель о себе:
«Сознаю, что по возрасту я для многих уже динозавр. Оказывается, это совсем не так уж плохо. Хотя бы потому, что меня совершенно не волнуют проблемы самоутверждения. Уж какой есть, такой есть. Похвалят или поругают — от этого мало что изменится. И сам акт публикации в значительной мере утратил свою гипнотизирующую притягательность. Но потенциального читателя-собеседника я всегда имею в виду. Желание «столкнуть слова, чтоб выскочила искра» не утратилось. И особенно от этого радостно, когда тебе уже перевалило за семьдесят».
Творчество:
Только детские книги читать
Открыл цветную книжку по ошибке —
И зачитался, вспомнил: ведь и ты
Ребенком был, и свет из темноты
Ударил вдруг, и заиграли скрипки.
Здесь пестрый мир, где золотые рыбки,
И рыцари, и мудрые коты.
Здесь можно не стыдиться доброты
И не пугаться собственной улыбки.
Здесь чистые слова и ясный слог.
Здесь некий заповедный уголок.
Среди тревог, при смуте и надломе
Его мы инстинктивно бережем:
Он — солнечная комната в большом
Сыром, холодном, неуютном доме.
***
Бабушка моего приятеля
У моего приятеля
В качестве воспитателя
Была – да славиться ей в веках! –
Бабушка, говорившая на пяти языках.
Бабушка не была ни переводчиком, ни лингвистом.
Она когда-то окончила институт благородных девиц.
Она ходила в халате, засаленном и обвислом,
Читала философию и не любила художественных небылиц.
Она читала беспрерывно, бессистемно, бессонно
(Дольше всех светилось её окно в темноте)
Маркса, Пифагора, Кьеркегора, Ницше, Бергсона,
Конта, Канта, Ганди, «Униту» и «Юманите».
Семья моего приятеля вымерла во время блокады.
Промежуточных звеньев не стало: были только бабка и внук.
Юноша, лишённый родительского догляда,
В пору ломки голоса абсолютно отбился от рук.
С ним беседовать было некогда, он возвращался поздно,
Бывало, что выпивши, бывало, что не один.
Бабушка самоотверженно продолжала отыскивать подступ
К интеллекту внука – утешения её седин.
Почерком девическим, изящным до умопомрачения,
Пронесённым сквозь годы старения и потерь,
Она выписывала из книг наиболее примечательные изречения
И кнопками прикалывала их потомку на дверь.
Клочья экзистенциализма и диамата,
Словно коллекционные бабочки под стеклом,
Красовались, касаясь друг друга крылом,
И дверь была от записок лохмата.
Мы с приятелем смеялись, рассматривая её в упор,
И только недавно поняли, разобравшись толково:
Способ воспитания был не хуже любого другого.
Некоторые изречения помнятся и до сих пор.
Что вообще сберегли мы, а что – растратили?
Вспоминаю квартиру тесную на втором этаже.
Ну и бабушка была у моего приятеля!
Нынче таких не бывает уже.
***
Антоновка
Яблоню в полночь сломала гроза.
Треск услыхали все бывшие в доме.
Глянули утром — живая слеза,
Чуть пузырясь, проступает в разломе.
Хочешь не хочешь — пили на дрова.
Старое дерево было, а все же
Жизнь до сих пор еще втайне жива
В каждой из веток, под складками кожи.
Это тебе не сушняк, не бревно:
Тонкие, млечные, влажные жилки.
Вязнет пила, и, пьяня, как вино,
Спелой антоновкой пахнут опилки.
Тучи растаяли. Радуя глаз,
Солнце в листве неувядшей смеется.
Может быть, так после смерти и в нас
Что-то еще до поры остается?
***
Читая то на память, то по книжке,
Любить стихи меня учила мать.
Годам к шести наметились подвижки:
Я что-то, вроде, начал понимать.
А там и строчки сам сложил впервые,
Амбиций в юности не занимать:
Двадцатилетним в стиховой стихии
Я что-то, вроде, начал понимать.
Но разве цель – сорвать аплодисменты?
Повыше планку надо поднимать.
Лет в сорок пять в отдельные моменты
Я что-то, вроде, начал понимать.
Жизнь ставила задачи и загадки:
Не застывай, умей себя ломать!
И наконец-то, на восьмом десятке,
Я что-то, вроде, начал понимать.
В том благо, что не вычерпать колодца,
Звезду на дне ведёрком не поймать.
Как жаль, что дней всё меньше остаётся:
Я что-то, вроде, начал понимать…
***
Как мир многообразен и богат!
Морской орёл, парящий на свободе,
Червяк, сверлящий землю в огороде,
И пёс, и кошка, и ползучий гад,
Дельфин-торпеда, плоскотелый скат –
В своём предназначении и роде
Всё в совершенстве удались природе,
Лишь мы какой-то полуфабрикат,
Эскиз, проект, быть может, гениальный,
Но авантюрный, экспериментальный,
За что подчас и платимся, друзья.
Такая в мире доля нам досталась,
Хотя, не скрою, в юности казалась
Мне совершенством милая моя.
Источники:
