Алексей Алексеевич Ачаир (настоящая фамилия Грызов) появился на свет 5 (17 по н. ст.) сентября 1896 года в станице Ачаир под Омском. С апреля 1917 года, когда появится в омской газете «Деловая Сибирь» первое стихотворение Алексея Грызова, название малой родины превратится в его поэтический псевдоним. А еще позже в стихотворении «Моему другу» за подписью И. Буранов (еще один его, правда, редко используемый псевдоним) он напишет:
Что такое: Ачаир?
Это только селенье простое?
Для тебя отразившийся мир
Растворился в нем — каплею в море!..
Родился будущий поэт в семье полковника Сибирского казачьего войска Алексея Георгиевича Грызова. По одним сведениям детство свое Алексей Алексеевич провел в Омске, по другим (предположительно) — в Семиречье, в гарнизоне Джаркента (Туркмения), где одно время служил его отец. Косвенное тому подтверждение находим в некоторых стихах А. Ачаира с восточными мотивами («Семиречье», «Сбор винограда» и др.). Кстати, писать стихи Ачаир начал еще в детстве.
Начало своему образованию он положил в Омске — в кадетском корпусе. У этого учебного заведения была славная история. Свое начало оно брало от Войскового училища Сибирского казачьего войска, основанного в 1813 году. В 1846-ом училище преобразовали в кадетский корпус, который стал готовить офицеров для всей Сибири. Из стен корпуса вышло немало прекрасных офицеров, талантливых военачальников и храбрых воинов. Таких, например, как генерал от инфантерии Л.Г. Корнилов, или командующий 1-й Сибирской армией А.Н. Пепеляев. Более сотни выпускников корпуса стали Георгиевскими кавалерами. За большие заслуги император Николай II наградил учебное заведение в 1913 году Юбилейным знаменем и почетным наименованием «Первый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус».
В том же году кадет и начинающий поэт Алексей Грызов писал:
И много из корпуса вышло людей,
И жизни они не щадили своей,
И свято, и верно за Родину-мать
Стояли, стоят и ввек будут стоять.
Славы Сибирского кадетского корпуса Грызов-Ачаир не посрамил. Окончил он его с золотой медалью и в будущем показал себя храбрым воином.
Впрочем, по военной стезе жизнь Грызова пошла не сразу. После окончания в 1914 году кадетского корпуса Алексей решил продолжить образование и поступил в Москве на инженерный факультет Петровско-Разумовской земледельческой академии (в будущем — Сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева).
Учебе на четвертом году обучения помешали революционные события. Алексей Грызов возвращается в Омск. Сложившийся к тому времени областник по внутреннему убеждению, он вливается в Белое движение в Сибири. А с мая 1918 года, вступив рядовым-добровольцем в пулеметную команду партизанского отряда атамана Красильникова, Алексей Грызов становится активным участником Гражданской войны.
Военного лиха ему пришлось хлебнуть сполна. Был контужен на уральской реке Белой при взрыве моста, тяжело переболел тифом. С июня 1919 года служил в штабе 1-й Сибирской казачьей дивизии. Участвовал в легендарном Великом Сибирском Ледяном походе, который начался в ноябре 1919 года в Новониколаевске и Барнауле и завершился в марте 1920 года в Забайкалье. На станции Тайга Алексей Грызов отморозил правую ступню и чуть не лишился ноги. Во время похода при отступлении дивизии из-под Красноярска (деревня Минино) старший урядник Грызов вынес дивизионное знамя, за что был удостоен Георгиевского креста. А после окончания Ледяного похода и разгрома колчаковцев в сентябре 1920 года он, к этому времени уже в чине вахмистра, через забайкальскую тайгу в одиночку пробирался к войскам атамана Семенова. Насколько тяжел и труден был этот путь, можно судить из собственного признания Грызова, которое он делает в письме от 4 июня 1927 года Г.Д. Гребенщикову: «Вы не знаете, что семь лет тому назад я один бродил в оленьей шкуре, полубосой, голодный, дикий — по Якутской тайге моей любимой Сибири. Я слеп в тайге, я шел по бадарану, ступая окровавленными ступнями на острые сухие стебли прошлогодних трав, я сидел у реки три дня и глодал выброшенную на берег гниющую рыбу и искал смерти…» В том же году приказом атамана Семенова был произведен в хорунжие. Свою военную службу Алексей Грызов заканчивал в Приморье, в Гродековской группе войск. В феврале 1922 года по заключению врачей он был уволен из армии по состоянию здоровья.
Особых раздумий, чем теперь заниматься дальше, у него не было. Безусловно, литературным творчеством! Тем более что определенная практика имелась: стихи под псевдонимом А. Ачаир и его публицистические статьи уже печатались в сибирских газетах «Наша заря», «Русский голос», «Вечер», «Копейка» и др. Поэтому появление Грызова-Ачаира во владивостокской газете «Последние известия», издаваемой областнической группой А.В. Сазонова, вполне логично. Ее он редактирует с февраля по октябрь 1922 года. Но с приходом Красной армии и освобождением Приморья от белогвардейцев и интервентов он вынужден удариться в бега. В октябре 1922 года, после занятия Владивостока красными частями под командованием Василия Блюхера, пешком ушёл через границу в Корею, а оттуда – в столицу русской белой Азии, город Харбин в Маньчжурии. Здесь начинается новый, едва ли не самый значительный период его жизни.
В 1924 году Алексей Ачаир в стихотворении «В странах рассеянья» писал:
Не сломила судьба нас, не выгнула,
хоть пригнула до самой земли…
А за то, что нас Родина выгнала,
мы по свету ее разнесли.
Вряд ли он мог тогда предполагать, что это его стихотворение для нескольких поколений русских эмигрантов, разбросанных по миру, станет и своеобразным реквиемом, и эпиграфом их покореженных судеб. Но так и случилось. И собственная жизнь поэта как капля воды отразила и преломила всю трагедию российской эмиграции двадцатого столетия, трагедию людей, вынужденных не по своей воле покинуть родину и искать счастья на чужбине.
Харбин той поры был столицей российской эмиграции на Дальнем Востоке и практически русским городом. Здесь существовала целая сеть русских школ, многочисленных профессиональных курсов, были даже высшие учебные заведения. А. Ачаир вполне успешно вписался в харбинскую интеллектуальную атмосферу.
Поначалу он работал в местных газетах, а с 1924 года занимал должность секретаря-заведующего отдела образования ХСМЛ (Христианский союз молодых людей) — организации миссионерского толка, которая вела большую культурно-воспитательную работу среди русской эмигрантской молодежи Харбина, а также преподавал в гимназии и колледже при ней. С этого времени и начинается многолетняя педагогическая деятельность Алексея Алексеевича, которая продолжится до самой его кончины.
По инициативе А. Ачаира в ноябре 1925 года в стенах ХСМЛ образовался юношеский кружок русской культуры, объединявший около двух десятков молодых людей от пятнадцати до двадцати лет. Сначала он именовался, совсем как у Пушкина, «Зеленая лампа», но с августа 1927 года за ним закрепилось другое название — «Молодая Чураевка». И не случайно.
К этому времени широкую известность обретает творчество Георгия Гребенщикова, одним из горячих поклонников которого был и А. Ачаир. Не меньший интерес у русской интеллигенции за рубежом вызывала и создаваемая им в 75 милях от Нью-Йорка русская деревня Чураевка, названная по ассоциации с фамилией главного героя произведения Гребенщикова «Чураевы» (роман-эпопея о сибирских старообрядцах), строительство которой Гребенщиков начал в 1925 году. Чураевка была задумана писателем как своего рода «скит русской культурной мысли», в ней жили и работали известные деятели русской эмиграции (М. Чехов, С. Рахманинов и другие). Гребенщиков и подтолкнул А. Ачаира к созданию маньчжурской Чураевки. В завязавшейся между ними в марте 1927 года переписке Гребенщиков в письме от 2 мая 1927 года предлагает своему харбинскому почитателю: «Вот и давайте, открывайте там, в Харбине, отделение Чураевки…» И такое «отделение» А. Ачаиром было открыто.
Несколько лет «Молодая Чураевка» складывалась как литературная студия. Три года под редакцией А. Ачаира она выпускала свой ежемесячный «ХСМЛ-Журнал». Вокруг А. Ачаира объединилась талантливая харбинская молодежь. В период расцвета студии к началу 1930-х годов в ней было уже до полусотни поэтов и прозаиков, среди которых Валерий Перелешин, Владимир Слободчиков, Николай Щеголев, Ларисса Андерсен и другие, в будущем ставшие известными литераторы русской эмиграции. Стихи наиболее талантливых из них составили коллективный сборник «Семеро», выпущенный также под редакцией А. Ачаира.
«Молодая Чураевка» обретает все большую популярность. На ее собраниях и вечерах яблоку негде упасть. Из узкого литературного кружка она превращается в настоящий островок русской культуры в Китае, становится прибежищем значительной части эмигрантской молодежи. И магнетизм личности самого А. Ачаира, которого воспитанники горячо любили, играл тут не последнюю роль. Но и Алексей Алексеевич не оставался в долгу, отдавая им душу и сердце.
При этом сам он к своим педагогическим способностям относился весьма скептически. В письме к Г.Д. Гребенщикову от 4 июня 1927 года А. Ачаир писал: «Из меня никогда не выйдет (я и не стремлюсь быть им) ни педагог, ни воспитатель». Хотя тут же и объяснял почему, несмотря на трудности, не оставляет работы с молодежью: «Но я должен помнить, что молодежь меня считает старшим другом и больше того — старшим братом. Не оправдать ее веры было бы моим логическим концом». В не меньшей мере двигало А. Ачаиром чувство долга, убеждение в необходимости делиться с молодежью своим опытом, знаниями, умением (в том числе и литературным). В том же письме читаем: «…Ведь все мы должны — следующему за нами поколению, которое мало хорошего видело, да и сейчас видит в жизни. И лишать их даже части того, что нам в свое время дала жизнь, — это значит сознательно убивать и свое, и их, и общее для всех нас, связанных принадлежностью к одной Стране и народу — убивать будущее».
За восемь лет существования «Молодой Чураевки» (до 1933 года) через нее прошла практически вся харбинская молодая литературная поросль. И по большей части именно благодаря А. Ачаиру маньчжурская «Чураевка» стала заметным явлением в культурной жизни русского зарубежья.
А. Ачаир много публиковался в эмигрантской прессе Харбина, Шанхая, Пекина, в частности, был постоянным автором журналов «Рубеж», «Луч Азии». В 1929 году в пражском альманахе «Вольная Сибирь» появилась большая поэма Ачаира «Казаки». В 1933 году его стихотворная подборка появилась в коллективном сборнике «Парус», а в 1936-м его стихи попали в первую эмигрантскую антологию «Якорь» (Берлин).
Однако служба на ответственном посту в крупной международной организации, преподавание, активная общественная деятельность (а был он еще и председателем Общества сибирских казаков, председателем издательской комиссии общества кадетов) отнимали у А. Ачаира очень много времени и сил в ущерб собственному творчеству. Об этом свидетельствует косвенно и тот факт, что, дебютировав с книжкой «Первая», выпущенной издательством содружества харбинских поэтов «Медитат» в 1925 году, следующий сборник стихов «Лаконизмы» А. Ачаир выпускает уже только в 1937 году, когда «чураевский» период его жизни остался далеко позади.
В большинстве своем четверостишия в «Лаконизмах» — философского содержания. Например:
Как обольстительны бывают дали!
Как к ним спешим!
Мы радостны в пути…
Но вдруг
Обрыв…
Куда теперь идти?
Мы верных троп не наблюдали.
В 1938 увидела свет третья книга Ачаира «Полынь и солнце». Из 28 стихотворений более половины — о Сибирском крае, казачестве. Среди них — «Вселенская Русь», «Родные травы», «На моей земле», «Казаки», «Казачьи реки», «Атаман на страже».
В 1939 в Харбине вышел четвертый, самый известный сборник стихов Ачаира «Тропы», куда вошли стихи-воспоминания о прошлом, элегические раздумья о горькой эмигрантской судьбине, о смысле жизни:
Без ветра спокойно молчала
Лазурная стылая высь…
На взмыленной тройке промчала
Сверкнувшая звездами жизнь.
Были у Ачаира и прозаические опыты. В одном из писем Г.Д. Гребенщикову он упоминает о двух своих еще «не обработанных» романах: «Валерий Бухтармин» и «Храм огня Востока». Сведений о публикации этих произведений нет, архив же А. Ачаира после его депортации в СССР был уничтожен. Но в первую очередь и главным образом он всё же поэт.
На рубеже тридцатых-сороковых годов поэт сошёлся с восходящей звездой Харбинской оперы Гали Апполоновной Добротворской. Ее блестящая музыкальная карьера началась в 1940 году и продолжалась до 1950-х годов. Гали стала его женой и музой. У них родился сын Ромил. И ему, и жене А. Ачаир посвятил целый ряд трогательных стихов.
В 1943 году А. Ачаир издал последний прижизненный поэтический сборник «Под золотым небом». К этому времени в жизни русского Харбина и самого Грызова-Ачаира многое переменилось. В 1931 году Харбин был оккупирован японцами, и многие поэты уехали в Шанхай, Пекин и другие города Юго-Восточной Азии. А. Ачаир остался в Харбине и продолжал возглавлять «Чураевку». Правда, недолго. В 1932 году он уступил её своим молодым коллегам — Н. Крузенштерн-Петерец и Н. Щеголеву. А еще через год «Чураевки» не стало.
В 1945 году Советская армия в ходе освобождения Маньчжурии от японских оккупантов вошла в Харбин. Но А. Ачаиру, так жаждавшему встречи с Родиной, это облегчения не принесло. Как бывшего белогвардейца органы НКВД его арестовали и насильно депортировали в СССР.
Незадолго до ареста, 6 июня 1945 года А. Ачаир, словно предчувствуя скорую разлуку, пишет стихотворение, посвященное Гали:
Мы говорим, ты — песнею, я — словом,
для новых душ предельные слова,
что бьется жизнь и в старом дне,
и в новом,
одной мечтой о радости жива.
Что мы с тобой не собственность
друг друга,
что разных воль таинственный союз.
Пусть гром гремит, пусть негодует вьюга,
я за тебя, прощаясь, не боюсь…
Это было последнее стихотворение, написанное А. Ачаиром в Харбине. Потом начнется для него полоса новых тяжелых испытаний. Десять лет проведет он в гулаговских воркутинских лагерях, затем еще более трех лет на спецпоселении в поселке Байкит на севере Красноярского края, где будет работать в местной школе. Стихи по понятным причинам рождаются у него все реже. Да и те не печатаются.
В конце 1959 года Алексей Алексеевич Грызов переезжает в Новосибирск, к бывшей своей ученице (еще в Харбине обучал он ее игре на фортепьяно), поклоннице и любящей его женщине Валентине Васильевне Белоусовой. В 1956 году она уехала из Харбина и обосновалась в Новосибирске. Между нею и А. Ачаиром, жившим тогда в Байките, завязывается переписка. Белоусова настойчиво уговаривает Грызова переехать к ней, и новый, 1960 год они встречают уже в Новосибирске мужем и женой.
Алексей Алексеевич поступает работать учителем пения в школу №29 и сразу же уходит с головой в музыкально-педагогическую деятельность. Как вспоминает Валентина Белоусова, «школу Ачаир любил, школой жил и ходил в школу, как на праздник». Кроме уроков он вел кружок эстетического воспитания (о котором с восхищением писали местные газеты), создал большой детский хор, быстро получивший широкую известность не только в Новосибирске, но и за его пределами. К Ачаиру на занятия приходили дети из других школ, хотя это и не было принято в те годы. Ачаир руководил созданным им хором до своей кончины. Хор, входивший в состав большого хора, впоследствии выступал в Оперном театре в присутствии Н. С. Хрущёва во время его посещения Новосибирска в 1961 году.
Однако все сильнее давало знать о себе здоровье, подорванное, к тому же, лагерями, ссылкой и многими другими перипетиями. Однажды утром Алексею Алексеевичу сделалось плохо с сердцем. Он понял, что в таком состоянии работать не сможет. Но как предупредить об этом администрацию школы? С телефонами в ту пору в городе было сложно. О том, чтобы просто отлежаться, для него не могло быть и речи. И он решил все-таки отправиться в школу. С его улицы Обдорской до Октябрьской, где находилась школа, путь неблизкий. Собрав волю в кулак, кое-как добрался. И рухнул замертво от сердечного приступа прямо на пороге школы. Случилось это 16 декабря 1960 года.
Похоронили Алексея Алексеевича Грызова-Ачаира на Заельцовском кладбище Новосибирска. Эпитафией поэту стали строки из его собственного стихотворения:
…На этом косогоре
Оставлен друг, чтоб вечно не забыть…
Реабилитирован посмертно.
В 2012 году на здании школы № 29, где Ачаир работал учителем пения, появилась мемориальная доска, посвященная поэту.
О творчестве Алексея Ачаира и о нём самом:
Поэтическое формирование А. Ачаира происходило под влиянием разных литературно-художественных тенденций. В первую очередь — русской национальной поэтической традиции, которая (прежде всего в харбинский период творчества) весьма органично сочетается у него с инокультурными духовными концептами, привносящими особый восточный колорит. Наиболее явно стремление синтезировать принципы восточной и европейской поэтик выразилось в сборнике «Лаконизмы», вышедшем, когда за плечами Ачаира было уже полтора десятка лет жизни в Маньчжурии. Активно пользуется А. Ачаир мотивами, жанровыми формами и словарем поэзии «серебряного» века. Многие его стихи навеяны, а некоторые буквально пронизаны образностью Северянина, Блока, Вертинского, Городецкого и, конечно, Гумилева. Соединение же символистской многозначности и акмеистической конкретности становится, по мнению некоторых исследователей, отражением поэтической картины мира А. Ачаира. Хотя, думается, на самом деле она значительно многообразней и сложнее.
Значительную роль в формировании поэтического лица А. Ачаира сыграл Николай Гумилев. В общем-то, вся харбинская ветвь эмигрантской лирики выросла под его влиянием. Их беженская судьба и сама экзотическая аура, в которой жили «поэты-изгнанники», способствовала тому, что поэт-путешественник и поэт-конквистадор Гумилев, принявший мученическую смерть от большевиков, для многих из них стал поэтическим знаменем и ориентиром. А. Ачаиру — потомственному казаку, солдату Белой гвардии, прошедшему с ней до конца трагический путь, охотнику и путешественнику — Н. Гумилев особенно духовно близок. Не случайно для обоих центральной, стержневой и связующей становится «идея пути». Даже сами названия многих стихотворений А. Ачаира — «Снова в путь», «Коней седлали», «Дорога к дому», «Он водил Добровольного флота…» и др. — недвусмысленно ее подчеркивают.
Географический диапазон странствий А. Ачаира не менее впечатляющ, чем у Н. Гумилева. Как отмечал журнал «Рубеж», «вехами на пути его (Ачаира) жизни мелькали Туркестан, Кавказ, Сибирь, Поволжье, Алтай, Якутская область, Владивосток, Корея, Шанхай, Гонконг, Филиппинские острова, Харбин…». Путь, дорога для А. Ачаира — также благодатная стихия, где ему вольно дышится. Но если гумилевская «охота к перемене мест» основывалась на романтическом авантюризме и космополитизме, а сам он представал перед читателем «гражданином мира», то «идея пути» А. Ачаира питалась другими истоками, где были и казацкие походы, и боевой опыт Гражданской войны, и скитания в таежных дебрях родной Сибири. Иным был и сам характер пути А. Ачаира, по которому шел он одержимый не романтической страстью, а волею трагической судьбы, вырвавшей его из родной почвы и сделавшей перекати-полем. Со всей очевидностью проявляется это уже в дебютной книге А. Ачаира «Первая», камертоном которой становится стихотворение «В странах рассеянья». Вместе с тем, оторванный от корней лирический герой А. Ачаира остается патриотом России. Несмотря на нанесенные обиды, несет он по планете ее материнской образ («а за то, что нас Родина выгнала, мы по свету ее разнесли»).
Тема родной земли, пронизанная мотивом неизбывной любви к ней, и стала сердцевиной поэтического мироздания А. Ачаира. Немало у поэта стихотворений, прямо обращенных к России («Вселенская Русь», «Из ковша», «Степные звоны», «Родные травы», «На моей земле» и др.), хотя еще больше таких, где она идет подтекстом, проступает опосредованно. Но, даже рассказывая об «иных географических пределах», например, «скитаясь по Азии древней», поэт не перестает думать «о милой России, о встрече на нашей земле». Да и сама экзотика Востока нужна А. Ачаиру скорей для того, чтобы еще сильнее подчеркнуть остроту сыновнего чувства к родной земле.
Сама же Россия ассоциируется у А. Ачаира прежде всего с взрастившей его «малой родиной» — Сибирью. Более того, обе они находятся у поэта в единой неразрывной «связке»: «Святая Русь — Суровая Сибирь». Ей хранил он верность, ей посвящал в разные годы проникновенные стихи («Сибирь», «Ангара», «Тайга» и др.). Через ее призму смотрит он на покинутую Россию. Именно ее природа отодвигает на задний план все остальные экзотические красоты мира. И не только экзотические. В стихотворении «В тайге» А. Ачаир писал:
Стихов о кленах я не признаю,
плакучих ив печаль мне непонятна.
Люблю Сибирь, люблю тайгу мою
и мхов-ковров причудливые пятна.
То, что именно Сибирь стала отправной точкой его поэзии, так или иначе свидетельствует присутствующая в стихах А. Ачаира «казацкая» тема. Именно сибирский казак-первопроходец, расширяющий для своей родины географические пределы, на долгое время становится героем многих его поэтических произведений (поэма «Казаки», стихотворения «Казаки империи», «Коней седлали», «Казачьи реки», «Атаман на страже» и др.), или присутствует в них. Даже эпиграф, которым А. Ачаир снабдил свою третью книгу «Полынь и солнце» — «От стремени — к стремени, от сердца — к сердцу» — лишний раз подчеркивает приверженность поэта казацкому братству. Не удивительно, что многие современники поэта (да и нынешние казаки тоже) причисляли (и причисляют) А. Ачаира к «казацким» поэтам, хотя творчество его, конечно же, гораздо шире одной, хотя и достаточно заметной тематической ветви. Это подтверждают и сегодняшние исследователи. Так, анализируя мотивы, образы и лирические приоритеты творчества А. Ачаира, А. Забияко решительно снимает с него ярлык «казачьего» поэта и определяет его как художника, соединяющего в себе гумилевскую пассионарность и блоковский лиризм с «дальневосточными» мотивами.
Что же касается Сибири в целом, то она для А. Ачаира — даже и не тема и тем более не просто какой-то выигрышный для поэтической эксплуатации предмет. Сибирь для него — «отцовское наследство», которое он призван свято беречь, а с другой стороны, некая константа, устойчивое внутреннее самочувствие, противостоящее жизненным тайфунам. Даже вдали от родной Сибири А. Ачаир продолжал жить и дышать ею. Вот и в письме Г.Д. Гребенщикову 28 марта 1927 года он признается: «Мне не о чем думать, кроме Сибири». И Георгий Дмитриевич, сам бесконечно влюбленный в Сибирь, А. Ачаира горячо поддерживал и советовал «вникать во всю географически-историческую правду, говорящую о величайшем, о всемирном будущем Сибири» Там же.. Да и поэтическое творчество молодого тогда еще стихотворца знаменитый писатель оценивал прежде всего с «сибирских» позиций: «Теперь о вашем личном — о стихах. Они мне нравятся, особенно сибирские». Хотя и в целом поэтический талант А. Ачаира он оценивал достаточно высоко: «Я прочел книгу Ваших стихов и нахожу, что Вам грешно роптать. Вам отпущено Богом так много…»
И В. Перелешин, и К. Елита-Вильчковский, и ряд других рецензентов, а впоследствии и многие мемуаристы отмечали музыкальность поэзии А. Ачаира. Знаток русского Харбина Е.П. Таскина писала: «Музыкальность поэта, по-видимому, определила своеобразную поэтику его стихов: они легки, изящны, напевны (особенно «Пичуга», «Взгрустнулось» и др.). В них звуковое очарование ритмики, хотя на некоторых лежит печать эстетизма, отвлеченности от реальной жизни, — он черпал поэтические интонации из эпохи, среды, в которой жил. И вообще стихи его, как и слова любой песни, немного теряют просто при чтении без музыки».
Неудивительно, что многие популярные песни для харбинской молодежи были написаны на слова А. Ачаира. Музыкальность поэзии А. Ачаира шла не в последнюю очередь и от его собственной врожденной музыкальности. А профессиональное знание законов композиции помогло ему сполна реализоваться в жанре поэтической мелодекламации. Здесь А. Ачаир шел по стопам очень модного тогда А. Вертинского, поэтический мир которого и своим глубоким романтизмом и восторженной сентиментальностью был ему очень близок. Он подбирал к собственным стихам мелодии и исполнял их на вечерах и концертах. Они, по воспоминаниям современников, были «главной приманкой» вечеров «Чураевки». Его мелодекламации пользовались у харбинской публики неизменным успехом еще и потому, что отличались высоким и эффектным исполнительским мастерством.
Даже сама его внешность притягивала поклонников. По воспоминаниям Е.П. Таскиной, «высокий, стройный, выдержанный, даже молчаливый в повседневной жизни учебного заведения, где А.А. Грызов работал, он преображался у рояля во время мелодекламаций своих стихов. Делал он это своеобразно, но очень артистично». А вот как предстает А. Ачаир в описании бывшего «чураевца» М. Волина: «Внешность его никак не соответствовала происхождению. Тонкий в кости, изящный, с золотой шапкой вьющихся волос, хороший пианист, он скорее походил на рафинированного эстета петербургских гостиных, чем на сибирского казака». «Хрупкий, несмотря на свой высокий рост, белокурый и голубоглазый, типичный северянин, Ачаир мало напоминал сибирского казака — они большей частью коренастые, смуглые, черноволосые», — вторит ему другой «чураевец» Ю. Крузенштерн-Петерец. Сам Ачаир называл себя «лирическим романтиком».
В школе №29, где Ачаир преподавал пение, ученики безмерно любили и уважали его. Один из его бывших учеников, Владимир Тарновский вспоминает: «Каким мне запомнился Алексей Алексеевич? Свои уроки он преподавал искренне и увлечённо. В его умных, внимательных глазах чувствовалась незаурядная личность человека, способного на несоизмеримо большее, чем, выпавшая ему, после десяти лет лагерей и четырёх лет ссылки в послевоенный период жизни, роль скромного школьного учителя. Худой, с бородкой, всегда опрятный, в элегантном, отутюженном костюме-тройке в полоску (как оказалось, единственном), он для меня, одиннадцатилетнего, уже тогда чем-то необъяснимо отличался от остальных учителей в серой скромной послевоенной одежде».
Творчество:
Дорога к дому
Кто там поет? Кто там поет так нежно?
Как о хрусталь звенит вода порой…
Кто синий плат перетянул над бездной,
чей звездный край светлеет над горой?
Это — снега… Овладевает холод.
Мрак и озноб… Темнее часа нет…
Но кто поет? Как голос свеж и молод!
Это — заря. О, милый друг, — рассвет!
Вспыхнули враз — точно огни цветами.
Звезды горят на ледяных цветах.
Светлая твердь, как океан, над нами.
Щебет вокруг — голубокрылых птах.
Это принес мне в жуткий час тревоги —
звездный мой луч — твой голосок, Сибирь.
Мой ветерок, мой ветер синеокий,
Горных дорог веселый поводырь.
Сибирь
Прищурив глаз, мой пращур пролетел
на скакуне и скрылся в дымке сизой.
Стрела, взлетев, завыла в пустоте.
Стрелок вздохнул и лук угрюмо снизил…
И вдруг повсюду стали города,
и весть победы протрубила вьюга.
Алтайских гор алмазная гряда
страну отцов обороняла с юга.
Сибирь моя! Как бушевал поток,
прорвавшийся из-за Урала в степи,
неся струги казачьи на восток,
к просторам девственных великолепий.
Загрохотал в лучах Владивосток:
суда неслись вкруг Африки, вдоль мира —
перекрестить Андреевским Крестом
Евразию, хранительницу мира.
Святая Русь — Суровая Сибирь.
Так вот и все, что сохранилось с детства…
И от тебя годов изгнанья пыль,
уберегу отцовское наследство.
За узорами
Мне кто-то бесконечно дорог;
Я потеряв его — один
Крыльцо. Фонарь. Дом номер сорок.
Мне кто-то бесконечно дорог
там — за узорами гардин.
А ночь! Как в марте зовы гулки,
как тает шелестящий хруст…
Поют ночные переулки.
Как ветер тих. Как зовы гулки.
И путь мой холоден и пуст.
И пуст! Всему своя граница.
Воспоминанья злобно рву.
И пуст! всему своя граница,
как сну, который ночью снится,
чтоб не случиться наяву.
И я, насвистывая песню,
иду вдоль улиц, не спеша.
«Там за узорами…», а если
наперекор задорной песне
там бьется чья-нибудь душа?
Мне кто-то бесконечно дорог
за гранью спущенных гардин.
— Иди! Обратный путь не долог. —
Пришел… Фонарь, дом номер сорок…
Подъезд. Темно. Все спят. Один.
Северные мхи
Одиноки, немы и дики
Между скал на глухом плоскогорье —
Разноцветные мглистые мхи
Растянулись, как пестрое море…
Под защитой лиловых громад.
Выступающих ввысь островами,
Ярко-красные ткани лежат,
Убраны голубыми цветами.
А над ними бегут облака,
А под ними гудят коридоры,
А меж ними клокочет река,
Размывая скалистые горы…
Одиноки, немы и дики,
Подчиняясь безропотно року,
Разноцветные мглистые мхи
Неизвестному молятся богу.
Молят бога прийти и спасти
И сжимают в экстазе молений
Темно-бурые раны груди
От копыт быстроногих оленей…
Одиноки, немы и дики
Между скал на глухом плоскогорье
Разноцветные мглистые мхи
Растянулись, как пестрое море.
Библиография:
Собственные сборники стихов:
- «Первая» (Харбин, 1925)
- «Лаконизмы» (Харбин, 1937)
- «Полынь и солнце» (Харбин, 1938)
- «Тропы» (Харбин, 1939)
- «Под золотым небом» (Харбин, 1943)
- «Стихотворения». Сборник (Сан-Франциско, 2004)
- «Мне кто-то бесконечно дорог…» Сборник стихотворений (Москва, 2009)
- «О Сибири, родине и казаках» (Новосибирск, 2010)
- «Дорога к дому». Сборник стихотворений (Новосибирск, 2012)
В совместных сборниках с другими авторами:
- «Вольная Сибирь» (Прага, 1929)
- «Парус» (1933)
- «Якорь» (Берлин, 1936)
- «Харбин. Ветка русского дерева» (Новосибирск. 1991)
- «Мы жили тогда на планете другой…» (Москва, 1994)
- «Русская поэзия Китая» (Москва, 2001)
Литература, имеющаяся в фонде Новосибирской областной молодёжной библиотеки:
Произведения автора:
- Стихи. А.А. Ачаир // «Мы жили тогда на планете другой…».- Кн.2 . — Москва, 1994.
О нем:
- «Дорога к дому». А. Горшенин // Сибирские огни. — 2011. — №8.
Источники:
- Сайт журнала «Сибирские огни».
- Сайт «Журнальный зал».
- Сайт «Хронос».
- Сайт «Интерактивное образование».
