Писатель Андрей Саженюк представляет вашему вниманию очерк, посвящённый Илье Олеговичу Фонякову — одному из самых интересных авторов, которые когда-либо жили в Новосибирске и вносили свой вклад в развитие местного литературного сообщества. Литературное объединение, которым руководил Илья Олегович, вспоминают до сих пор, а имена «птенцов» фоняковского «гнезда поэтов» всегда были на слуху. Не угасает память и о самом Илье Фонякове и его замечательных стихах.
Однако очерк Андрея Саженюка не только об Илье Фонякове, а ещё и о поэзии 60-70-х годов в целом и о духе того времени.
1.
Новосибирск. Февраль 1973 года. Дом культуры имени Клары Цеткин. Или просто “Клара”, как мы его тогда называли. Желтый свет больших окон. Сугробы. Черные, голые, высокие черемухи во дворе. Широкая лестница. Афиша. «Илья Фоняков. Вечер поэзии для юношества». В фойе для автографов продают альманах сибирских поэтов. Альманах идет бойко. Секрет успеха прост — составители включили в сборник стихи Евтушенко. Ведь он, оказывается, тоже сибиряк — родился на станции Зима в Иркутской области. Хотя слова “маркетинг” в нашем словаре тогда не было, законы рынка работали и при развитом социализме. Для продаж нужны звезды. А звезд не может быть много. Евтушенко, Рождественский, Вознесенский… Первый эшелон, три локомотива советской поэзии. Несмотря на огромные тиражи, их книжки всегда нарасхват, на них записываются в очередь в библиотечных абонементах, они частые гости на радио и телевидении, им с интересом внимают западные аудитории.
На сцене “Клары” — мужчина средних лет. Серый джемпер в синий ромбик. Белая рубашка. Усы и аккуратная “профессорская” бородка. Энергичные жесты. Живые глаза. Открытая улыбка. В зрительном зале — мы, старшеклассники школ Ленинского района. И стих был вроде бы про нас:
В семнадцать лет, в семнадцать
Весь мир в руках.
Витают мысли в звездах
И облаках.
Или не только про нас? Помню, как неожиданно быстро мы, сидящие в зале шестнадцатилетние, семнадцатилетние парни и девчонки, еще не любившие, еще только мечтающие о любви, вдруг, вслед за поэтом, повзрослели, разочаровались.
А мы с тобой не дети
Давным-давно,
Нам все с тобой на свете
Разрешено.
У настоящей поэзии нет “целевой аудитории”. Ей все возрасты покорны. Помню, как нам стала близка и понятна та драма охлаждения, выстывания отношений между мужчиной и женщиной.
Ты просто мне товарищ,
И тем близка.
Зачем же задержалась
В руке рука?
Зачем опять коснулся
Висок виска?
Ты просто мне товарищ,
И тем близка.
В тот зимний вечер поэту было около сорока, я был на двадцать лет моложе, а сейчас мы, увы, поменялись местами, и это уже мне более чем на двадцать лет больше, чем ему тогдашнему.
Идем на самый поздний
Сеанс в кино.
Ведь мы с тобой не дети
Давным-давною.
Я словно бы вижу из своего 2022 года, как много лет назад два ставших друг другу чужими человека бредут, все еще под руку, по центральной аллее сквера, как видят впереди башенку с неоновыми огнями “Металлист” на крыше, как входят, протягивают контролеру билеты, как едят в фойе пломбир в металлических вазочках у буфетной стойки. Как тягостно их молчанье. Как несмешны шутки конферансье на эстрадном концерте перед началом сеанса. Как бесконечен индийский фильм.
Кончайте мелодраму,
Включайте свет!
Ведь нам не по семнадцать
Сегодня лет.
2.
В одном из интернет-магазинов мне удалось найти раритетную книжку Ильи Олеговича. Сборник 1967 года из серии “Библиотечка избранной лирики”. Не библиотека, а именно библиотечка — таков был замысел издательства “Молодая гвардия”: тоненькие, по 30-40 страничек, карманного формата книжки-компаньоны, собеседники в автобусе, в столовой, в перерыве между лекциями. Цена пять копеек. Тираж 123 тысячи экземпляров. Вступительное слово Александра Межирова.
Александр Межиров. Второй эшелон. Московские поэты. Пусть не такие громкие, не такие вездесущие, как упомянутые выше три звезды, однако не менее талантливые, просто более сосредоточенные, отрешенные, каждый со своим лицом, интонацией, как говорят музыканты, “своим звуком”, каждый со своим читателем. Соколов, Винокуров, Куняев, Ахмадуллина, Кузнецов, Ваншенкин, Самойлов…
С поэзией Межирова я познакомился в следующем феврале, через год после встречи с Фоняковым. Я возвращался домой из университета и шел пешком от площади Станиславского к Саду Кирова. За метелью были еле видны пилоны Монумента Славы, дребезжали трамваи, куда-то спешили люди в пальто и шубах. Книжный магазин на улице Станиславского, рядом с библиотекой им. Гайдара. Сборник стихов назывался “Тишайший снегопад”.
На мой взгляд, трудно найти в русской и советской поэзии поэта более зимнего, чем Межиров, для него словно бы не существовали другие, казалось бы, более выигрышные времена года.
Часам к пяти, во тьме кромешной,
Замоскворецкою зимой
Походкой зыбкой и поспешной
Я провожал тебя домой.
Ему снились холодные землянки, фронтовые медсестры, марш-броски и артобстрелы, он воспевал вокзалы, полуторки, разбитые колеи, неуют, кочевой быт и все ту же невозможность полюбить, обреченность на одиночество.
И нету слов, чтобы пустую
Беседу складную плести,
Я все сказал тебе вчистую,
Ну а теперь — прощай! Прости…
В своем предисловии к сборнику избранной лирики Фонякова Межиров обращает внимание на ключевые особенности его поэтики — “четкость строфы, точность формы.” Мне кажется, если бы Илья Олегович не был поэтом, из него бы получился прекрасный инженер. Его стихи проникнуты здравым смыслом, любовью к науке, истории, философии. Их отличает лаконизм, но подчеркнутая простота, даже сухость стихосложения не означают рассудочности. Наоборот, как мы часто сейчас видим, засилие метафор, пышность словаря, туманность фраз “а-ля Бродский” часто прикрывают собой сконструированность, эмоциональную пустоту, неумение внятно сформулировать, донести свой “месседж” до читателя.
Журналист по образованию, Фоняков работал специальным корреспондентом “Литературной газеты” по Сибири и Дальнему Востоку. В этом, как он подчеркивал, было свое преимущество, поскольку стихи для него не были поденщиной, источником средств к существованию. Он мог себе позволить писать тогда, когда “не можешь не писать” (Л. Толстой). Жил в гуще событий (стройки, гидроэлектростанции, заводы, колхозы), был плоть от плоти своей страны. Хорошо знал творчество своих коллег, региональных поэтов, этот своего рода третий, самый многочисленный эшелон советской поэзии. Тряпкин, Рубцов, Широков, Плитченко, Стюарт, Закусина, Созинова…
Разумеется, в делении такого сложного организма, как поэзия на “эшелоны” есть сильное упрощение. Даже наш главный герой, будучи одновременно и ленинградцем, и новосибирцем, не вполне вписывается в эту схему, и условная принадлежность того или иного поэта к первому, второму или третьему “эшелону” в этом очерке не несет никакого оценочного подтекста. В лесу ведь тоже сосуществуют и дополняют друг друга могучие сосна и кедр, поменьше ростом береза и ольха, смородина и малина, невеликие, но такие милые цветы и травы. Настоящие стихи пишутся “малоизвестными” поэтами, а так называемые “мэтры” далеко не всегда остаются на уровне своих лучших образцов.
3.
Жаль, что нету больше того книжного магазина на улице Станиславского, что погибла наша “Клара”, как впрочем и другой культурный центр левобережья — кинотеатр “Металлист”. Но они все равно остались, существуют, ведь наши воспоминания не такая уж эфемерная субстанция, как многим кажется. В моей памяти остались февральский вечер, актовый зал заводского ДК, поэт на сцене, внимающие ему желторотые юнцы, комсомольцы 70-х.
В семнадцать не авоська —
Судьба в руках.
В семнадцать нет вопроса:
“А дальше как?”
Наверняка это вопрос стоял перед Ильей Фоняковым и его собратьями по перу, когда началась перестройка, ломка отлаженной десятилетиями советской системы управления литературой и книгоиздательства. Шумно и эффектно повоевав с партократами на первых съездах народных депутатов, вдруг сник, потерял интерес к переменам Евгений Евтушенко. Автор знаменитых строчек “…а любил я Россию, всею кровью, хребтом” уехал преподавать в тихий американский колледж. Трагический случай (он сбил на машине пешехода и покинул место происшествия) разрушил даже не столько карьеру, сколько романтический, мужественный образ Александра Межирова. Он умер в Нью-Йорке в 2009 году.
Но мне трудно себе представить уехавшим из России Илью Фонякова. Он остался.
Об авторе: Андрей Анатольевич Саженюк закончил математический факультет Новосибирского государственного университета в 1979 году. Служил в армии на Дальнем Востоке. Работал токарем, разнорабочим в геологической экспедиции, программистом, аккомпаниатором, учителем. Уехал на работу в Канаду в 1999 году. Преподает в колледже языки программирования.
