В 1962 году в Москве 50-тысячным тиражом вышла книга фронтовых записей широко известного, пришедшегося по душе послевоенному читателю поэта Семена Гудзенко. В аннотации отмечалось: Великую Отечественную войну С. Гудзенко прошел солдатом – от первого до последнего дня. В предисловии, написанном признанным классиком русской поэзии XX века Павлом Антокольским, говорилось, что умерший молодым (добавим: от последствий фронтовых ранений, 33-х лет от роду. — примечание автора) поэт мечтал написать книгу о войне, и не какое-то обычное, проходное сочинение. Приводятся собственные слова Семена Гудзенко:
«Это должна быть веселая, волевая энциклопедия нашего поколения… Ни одной ходульной строки. Это закон!» Опять работает наша, выхваченная из жизни притча о старом (Антокольский) и молодом (Гудзенко) рапсодах.
С. Гудзенко
Г. Антокольский
Далее Антокольский констатирует, что Семен Гудзенко не написал такой книги, Произошло это потому, что слишком интенсивно он жил и менялся.(,,,) Каждый день его короткой и блестящей жизни был до краев полон своей злобой дня. Впрочем, и объективно тогда не наступил еще срок для какой бы то ни было ретроспекции, для поиска корней и первоисточников. Далее автор предисловия предполагает, что такая книга когда-нибудь будет написана. Антокольский уверен, что время для ретроспекции, для поисков корней и первоисточников еще придет. И одним из таких первоисточников будут записи Семена Гудзенко, сделанные наспех, под грохот минных разрывов, в багровом зареве войны.
Ныне, три четверти века спустя, обратимся к первоисточнику…
Семен Гудзенко. Армейские записные книжки (Москва, 1962)
1941-1942.
Ноябрь.
Мы в Калининской области. Шестаково – ночуем. Бомбят. Убит командир. Утром Ямуга, потом село Вельмогово. Бошко остался караулить. Опять Ямуга, потом Покров через Клин. Дома целые, ни одного стекла, ни одного человека. Воронки от бомб. Домик Чайковского цел.
Потом работа в с. Починки. Потом Мотовилово, переход 35 км.
В Мотовилове мальчик, сирота, пришел оттуда… Красивый, 12 лет, лубочный. Взяли на машину. О, сколько сирот. Мстить за таких. Мстить.
Это было крещение. Первые убитые, первые раненые, первые брошенные каски, кони без седоков, патроны в канавах у шоссе. Бойцы, вышедшие из окружения, пикирующие гады, автоматная стрельба.
Погиб Игношин. На шоссе у Ямуги. Убит конник. Осколки разбили рот. Выпал синий язык…
Чтоб рану гнойную видали
Те, кто пытались жить в тиши.
Ты вспомни все: бои и дали,
И кровью книгу напиши.
10 декабря.
Пришло письмо от Нины. Пишет Юре, а мне только привет. И сейчас такая же, чтоб я не зазнавался, а сама плакала, когда уходил. Гордая до смешного. Письмо носилось в кармане, адрес стерся, и тогда захотелось писать. Была ранена в руку. Опять на фронте. Избалованная истеричка. Красивая девушка. Молодчина.
Снег, снег, леса и бездорожье. Горит деревня.
2 января 1942.
Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Бабарыка перевязал. Рана – аж видно нутро. Везут на санях. Потом доехали до Козельска. Там валялся в соломе и вшах. Живу в квартире нач. госпиталя. Врачи типичные. Культурные, в ремнях и смешные, когда говорят уставным языком.
Надоели начальству. Летим в Тулу. Из Тулы теплый поезд через Рязань приволок в Шилово.
Полечусь и снова в бой, мстить за погибших, за издевательства, за русский самовар из Снегова, на который сел жирным … (так у С. Гудзенко. — примечание автора) ганс и смял его. Ему весело. Св.! (так у С. Гудзенко. — примечание автора) (…)
5-я палата обкуривает трубку сержанта Вл. Она обходит 9 коек и появляется снова в зубах сержанта. В великолепной коллекции И. Эренбурга это был бы прекрасный экземпляр. (…)
Сибиряки.
Он был ранен днем. Мина оторвала ему ногу, искалечила руку и лицо. Огромное тело истекало кровью. Мимо него бежали люди. Вперед – в бой, назад – вели раненых, бежали за патронами. Он молчал. К нему не подходили. Бой закончен. К нему подошли. Положили на плащ-палатку. Понесли. Два часа проспал на морозе. Он не звал на помощь, он не хотел быть обузой. Но теперь: «Братцы, дайте закурить». Врач вздрогнул от сильного голоса этого изувеченного, обмороженного человека. (…)
4 марта.
Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил ее начала.
Завтра мне 20 лет. А что? (…)
Женщины-почтальоны. Они разносят склеенные вдвое, склеенные маркой извещения о гибели героев. Они первые видят безумные глаза жен, слезы матерей, закушенные губы и сжатые кулаки отцов и братьев. (…)
1 мая.
Сегодня май. Фронтовой. Великий, чеканный приказ о разгроме гадов в 1942 году. Выполним.
Что сказать, опять же? Эпос — он и есть Эпос.
Армейские записи Семена Гудзенко, как уже сказано, опубликовал и снабдил более, чем благожелательным предисловием Павел Григорьевич Антокольский. И метр, и тоже, конечно, эпический автор. И, если уж мы рассуждаем о книгах, написанных кровью, то одной из них безусловно должна быть названа поэма «Сын» Павла Антокольского.
Тексту поэмы предпослано посвящение: Памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского, павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года.
В поэме о погибшем Сыне исполненный горести и боли Отец ведет мысленный диалог с отцом немецкого солдата, захватчика, который, по суждению автора, убил его сына:
— Ты воспитал, ты сделал эту сволочь,
И, пращуру пещерному подстать,
Ты из ребенка вытравил, как щёлочь
Всё, чем хотел и чем бы мог он стать…
В одной из глав поэмы нарисован пейзаж, не нуждающийся в пояснениях:
…Снега. Снега. Завалы снега. Взгорья.
Чащобы в снежных шапках до бровей.
Холодный дым кочевья. Запах горя,
Все неоглядней горе, все мертвей.
Все путаней нехоженые тропы,
Все сумрачней снега, все лиловей.
Передний край. Восточный фронт Европы –
Вот место встречи наших сыновей.
Мы на поле с тобой остались чистом, —
Как ни вывертывайся, как ни плачь,-
Мой сын был комсомольцем.
Твой – фашистом.
Мой мальчик – человек.
А твой – палач.
Во всех боях, в столбах огня сплошного,
В рыданьях человечества всего,
Сто раз погибнув и родившись снова,
Мой сын зовет к ответу твоего.
(Отрывок из поэмы приводится по тексту, напечатанному в сборнике «Поэзия Великой Отечественной 1941 – 1945». Ташкент «Укитувучи». 1986).
Участь Отца, оплакивающего сына-воина, сраженного ненавистным врагом, – горе, превращенное в разящее оружие… Оружие, несущее отмщенье…
Своеобразный отклик на эти переживания прочитывается в статье Н. Яновского «Творчество Елизаветы Стюарт», заверстанной в книгу «Писатели-сибиряки. Литературно-критические очерки. Выпуск первый», вышедшую в Новосибирском книжном издательстве в 1956 году. В скобках заметим: это, был, пожалуй, первый серьезный опыт организационной деятельности по пропаганде сибирской литературы у составителя сборника Николая Николаевича Яновского.
И, между прочим, в выходных данных художественным редактором уже названа недавно приступившая к работе в НКИ А. Н. Тобух…
Так вот что в стихах Елизаветы Стюарт на военные темы усматривает литературный критик Николай Яновский, бывший стрелок танкового десанта и военкор армейской газеты, собственной кровью вписавший свои страницы в летопись борьбы и победы: «Стремлением воодушевить человека на борьбу было продиктовано требование поэтессы: надо жить, когда жить кажется невозможным, жить, чтобы победить».
Когда ж и смерть желанной показалась,
Когда вперед и шагу не ступить,
Преодолей внезапную усталость,
Чтоб с новой силой оставаться жить.
Огромной энергией дышат слова мести и ненависти к врагу: «В ненависть все чувства переплавим!»
Понятия «любить и ненавидеть» слились в одно, нераздельное, как понятия «жить и «победить».
Мы знали – не стереть и не забыть
Тех дней, что нас, как пламя, опалили.
И с каждым днем сильнее жизнь любили.
Как любит тот, кто должен победить.
