Алексей Толстой, «Публицистика» (Москва, 1975): «Наступление Красной Армии перекатывается, как лавина, через все изощрения обороны врага: укреплённые рубежи Днепра, Буга, Ингульца, Днестра, Прута, крепости, опоясанные неперелазными рвами и минными полями, артиллерийским, миномётным и пулемётным огнём такой густоты, что не пролетит как будто и муха; контратаки танковых армий с чудовищными «тиграми» и «фердинандами»; контратаки пехотных дивизий, приносимых в жертву гитлеровской тупости, — вся эта страшная мощь вражеской обороны рушится, в конце концов, как карточный домик, перед идущей на запад, неумолимо на запад Красной Армией.
Красная Армия несёт миру свободу и жизнь. Нет честнее и славнее названия, как солдат Красной Армии.
Победа близка…
Низкий вам поклон, солдаты Красной Армии».
На «передке»
Время от времени федеральные телеканалы балуют зрителя старыми, добротными фильмами о Великой Отечественной войне. Картины эти снимались в прежние времена, когда их создатели имели по госзаказу возможность воспроизводить и показывать монументальные панорамные сцены. На экране воссоздавались боевые операции, моменты многолюдных сражений, использовались необычные ракурсы. Нечего и говорить об артистах, способных создать впечатляющие, запоминающиеся образы участников сражений. Михаил Ульянов, Николай Олялин, Михаил Ножкин… Опытная, умелая режиссура вела картину от начала до конца. Не халтурили.
Героическое поведение не нужно было усиливать псевдодетективными сюжетами, когда ловкие, хорошо владеющие приёмами единоборств, в отутюженных армейских формах, с наградами на груди, доблестные наши герои победительно умерщвляют карикатурно изображённых противников, а эти уроды от ударов или стрельбы с отрепетированной картинностью падают наземь… И вот, видя воочию, без особой, в некоторых позднейших лентах зачастую надуманной натуралистичности, легко дополнить воображением сущность картины. Особенно если из первых уст знаешь о её соответствии натуральной правде.
Николай Николаевич Яновский на войне, как сказано, вначале был стрелком танкового десанта. Описывал свои тогдашние переживания редко, скупым, лаконичным языком. О собственной храбрости в таких разговорах речь не велась. Самое большее – сказанное с лёгкой, почти вымученной полуулыбкой: состояние не слишком приятное…
Но ведь и не прятался, и однажды оказался среди упавших, но спасён и вылечен для дальнейших боев и работы в течение послевоенных десятилетий… После тяжёлого ранения лечился, вернулся в строй уже военным корреспондентом армейской газеты, что во многом соответствовало задачам, стоявшим и перед стрелковым взводом танковых войск. Информация: добывать её, оформлять, публиковать и распространять дальше – дело не меньшей сложности, плюс особая ответственность перед читателем, что разворачивает газетные листы в блиндажах и окопах (ведь слово — это оружие), а также перед начальством, военной цензурой, а больше всего перед своей совестью.
Киноэпопея, снятая несколько десятилетий назад и вполне, на мой взгляд, удавшаяся, без перехлёстов и стилизаций, показывает долгий и трудный путь от поражений и неудач первого периода Великой Отечественной войны через кровопролитные битвы и марши к освобождению от врага территории Советского Союза, зарубежных стран, также страдающих от фашизма. Путь к освобождению Европы.
Тяжкий, на грани жизни и смерти, труд победителей, неизбежный разгром гитлеровцев, сражение за Берлин, флаг над рейхстагом, подписание акта о безоговорочной капитуляции. Эмоции никуда не делись, сегодня, спустя годы и годы, многое трогает по-прежнему. Особенно, если довелось некогда услышать рассказы бывалых фронтовиков, непосредственных участников событий.
Вот, например, сцена танковой атаки.
Один лишь эпизод из многочасовой, полной динамизма ленты.
По широкой, вздыбленной, перевороченной гусеницами, изжелта-коричневой территории, в пыли и в дыму, медленно, но неуклонно движутся танки. Облик машин легко узнаётся, действительно наши, и видно, как им трудно идти, как реально происходит жёсткий слом вражеского сопротивления. И параллельно, либо чуть позади и сбоку, а иной раз даже со скоростью, опережающей танки, бегут вперёд стрелки. Сюжетом для тех, кто достигнет передовых порядков противника, подразумевается непременное вступление в рукопашную, а пока идёт стрельба на ходу в операции, получившей наименование зачистки. Крупные и отдалённые планы: некоторые бойцы на бегу падают, чтобы, как правило, не подняться уже никогда. Каждый бежит за своей смертью, а как же иначе? Но ведь и за преодолением гибели тоже…
Падающие на экране, кажущиеся одномерными фигурками, на самом-то деле люди — бойцы Красной Армии.
Среди них, внезапно свалившихся без движения, предположительно мог оказаться герой моего рассказа. Достоверность совпадения не установлена: показывают безымянных героев. Знаю только, что тяжёлое ранение получено Яновским при схожих обстоятельствах, в стремительной атаке во время форсирования Днепра. И что он не погиб тогда, а, проведя несколько месяцев на госпитальной койке, возвратился в строй, в ту же танковую армию. Однако уже не стрелком десанта. Но всё равно – на переднем крае.
«На передке», как они говорили.
И вот таково оно, выстраданное, стократно выверенное искусство кино: резкий контраст, смена стремительно развивающегося движения мгновенно произведенной, трагической остановкой. Цена перемены в кадре – реальные человеческие жизни. Смерть, принятая грудью, с оружием в руках, но — несомненно для зрителя — с последним ощущением предстоящей победы. Потому что остальные продолжают борьбу, и динамика броска неодолима.
«Отец солдатам»: командир, подымающий роту свою…
Среди образов, воодушевлявших его в трудные моменты жизни, одним из первых Николай Николаевич называл кадрового командира Красной Армии полковника Дениса Матвеевича Осадчего, погибшего при попадании мины в его штаб перед окончанием войны. Именно под началом героического комдива начинающий пушкинист, способный педагог и успешный шахтёр превратился в опытного солдата, бывалого десантника, обстрелянного и неустрашимого. По воспоминаниям Яновского, этот талантливый военачальник умел, избегая неоправданных потерь, по возможности предельно сберегать личный состав.
Командир Осадчий любил и понимал подчиненных, по возможности, всегда берёг солдат. Настоящий «отец солдатам», говорил Яновский. Воевал, в бою всегда лично возглавляя свои подразделения. Храбрость его трижды отмечена орденами Красного Знамени.
Лёгкое ранение перенёс на ногах, не прекращая участия в боях, тяжёлое ранение – в госпитале.
Начиналась война для Осадчего уже в самые первые дни участием в боевых действиях на самой, что ни на есть передовой линии. Уже через неделю после 22 июня в части, где он служил (летние лагеря на Кавказе — казалось бы, вдали от первоначальной линии фронта) была получена директива о западных рубежах, на которых ей совместно с другими подразделениями надлежало вести бои. То было непосредственное столкновение с частями захватчиков.
Достаточно часто Осадчий, по должности полковой, затем дивизионный, бригадный комиссар, в силу необходимости брал на себя функции первого лица – командира части. В более поздних песнях воспевались боевые замполиты, политруки, а по-прежнему — комиссары. Конечно, и среди этой когорты всякие были, встречались и жестокосердые ортодоксы, злоупотреблявшие своим положением, и приспособленцы, и карьеристы, иные своим поведением вызывали у солдат отторжение, что можно заметить по лучшим, правдивым произведениям художественной и мемуарной прозы. Но попытки умалить роль политработников на войне в целом никогда не увенчивались успехом.
Да, из песни слова не выкинешь. И не надо. Поэт-фронтовик Александр Межиров, литератор отнюдь не рептильного направления, но честный и откровенный бытописатель войны и победы, прославился стихотворением, искренним и проникновенным, как всё, что он писал. Стихотворение, очевидно небеспристрастное, называлось: «Коммунисты, вперёд!»
Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжёлом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.
Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашёл
Всё равно. (…)
Полк
Шинели
На проволоку побросал,
Но стучит под шинельным сукном пулемёт,
И тогда
еле слышно
сказал
комиссар:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты,
вперёд!
(…)
И без кожуха из Сталинградских квартир
Бил «максим».
И Родимцев ощупывал лёд, —
И тогда
еле слышно
сказал
командир:
— Коммунисты вперёд! Коммунисты,
вперёд!
Будто об Осадчем сказано.
В тяжкие недели 1941 года бригадный комиссар Денис Осадчий, пережив потерю товарищей, с горсткой уцелевших выходил из окружения. Попутно, собрав воедино разрозненные группы и одиночных бойцов, сумел в считанные дни организовать из них вполне боеспособную часть порядка одной роты полного состава, и с ней прорывался к своим. Пройдя наравне со всеми по условиям военного времени фильтрационную проверку, продолжил службу.
Воспитание бойцов политруками состояло не только и не столько в оформлении наград отличившимся в боях доблестным солдатам и командирам, приходилось, что называется переступать через себя, воодушевляя солдат на выполнение знаменитого приказа «Ни шагу назад!». Постоянные душевные беседы на позициях перед боем и после его окончания, переписка воинов с домом, а у самого родные в оккупации, об их судьбе нет сведений, но предполагать можно только самое страшное…
…За годы службы, прошедшие до начала Великой Отечественной, военный комиссар Осадчий получил серьёзную командирскую подготовку в армейских учебных заведениях. Потому он, кадровый военный с 1920 года, не испытывал растерянности и не терял драгоценного времени, когда обстоятельства вынуждали к немедленной замене утраченного командира. И наконец сам сменил боевой статус, и стал с успехом занимать уже строевые командные должности.
Искусство стратега у Осадчего проявлялось и в неординарных тактических находках. Так, в исторических источниках, посвящённых выдающимся фронтовым командирам, описывается, например, следующий эпизод. Однажды дивизия Осадчего вырвалась далеко вперед, и большая группа вражеских войск попала в окружение. Немцы начали прорыв. А в это время нашим воинам из-за распутицы не успели подвезти боеприпасы. Останавливать врага было нечем. И тогда командир приказал своим подчиненным завести на полную мощность моторы танков и автомашин, всем солдатам стрелять из любого имевшегося оружия. Имитация шумного наступления сработала. Противник испугался и остался на месте.
Яновский этот случай также запомнил. У него, газетчика, имелся пистолет.
— И я тоже вместе со всеми палил из него в небо, — рассказывал он.
Заглянуть в историю 6-й гвардейской мотострелковой бригады 5-го гвардейского танкового корпуса 6-й танковой армии 2-го Украинского фронта позволяют соответствующие исторические сайты. Там говорится, что за плечами полковника Осадчего участие в победоносных Корсунь-Шевченковской и Ясско-Кишиневской операциях.
Великая цель рождает великие подвиги. Успешность в продвижении наших войск при освобождении Румынии феноменальна.
В представлении к высшей награде страны гвардии полковника Осадчего командир 5-го гвардейского танкового Сталинградско-Киевского корпуса генерал-майор танковых войск Савельев отмечал: стремительное выдвижение бригады Осадчего к румынским городам способствовало быстрому их падению. Активными действиями бригада взламывала оборону противника и совместным ударом с другими частями корпуса быстро овладевала городами. В документе перечисляется ряд освобождённых от врага городов нефтеносной провинции, служившей, как известно, основной базой по снабжению нефтью гитлеровского вермахта — Текучи, Фокшаны, Рымник, Бузэу.
В лаконичном, написанном строгим военным языком документе совсем не попусту, как врубленное, стоит слово «быстро». Невольно напрашивается предположение: если бы сегодня, долгие десятилетия спустя, судьи спортивных состязаний на первенство мира взялись за выдвижение из среды фронтовиков кандидатур на олимпийское золото, то, вне всякого сомнения, высших наград за такие показатели удостоились бы и выдающийся комбриг, и все без исключения его подчиненные…
Язык наградного документа – язык победы…
…Далее последовал неподражаемый, почти на грани человеческих возможностей двенадцати часовой марш из города Бузеу до города Плоешти.
Н. Яновский в интервью В. Серебряному: «Был такой эпизод, который потребовал огромных усилий: мы перед тем, как форсировать Днепр, прошли 90 километров пешком в течение суток… Известны армейские правила: час идём, десять минут отдыхаем. Или 45 минут идём, 15 минут отдыхаем. Так вот, ощущение такое, что ты не идёшь, а ты просто механизм, который двигает твоими ногами. Стоп! – Отдых! – Ложишься, и моментально засыпаешь, и эти 25 минут проходят, будто одна секунда. «Подъём!», и опять встаёшь… Это настолько выматывает, будто теряешь свое человеческое лицо: ты автомат!..
Но мы все-таки подошли к Днепру, нам дали отдохнуть… Ну, как мы отдыхали? Мы выкопали окопы, засели в них. Нам сказали: сейчас будет горячая пища…Мы сутки просидели, на вторые вышли из окопов, был день, нам дали сухой паёк, сказали: там застряли наши полковые кухни, так вот, — готовьте сами из вашего НЗ. Из сухого пайка. Мы пошли, начали огоньки разводить, и вдруг налетела «рама» — разведочный самолет. Покрутилась и улетела. Только она улетела, как налетели мессершмитты. Как черная туча налетела. Такое впечатление, что самолетов пятьдесят надо мною крутится. И началась бомбёжка. После, когда подсчитали, оказалось, что из 1500 человек живых, не раненных осталось человек триста. Остальные или убиты, или ранены. В числе этих раненых был и я.
Я шёл с котелком от избушки к своему окопу. Когда они налетели, я просто лёг. Бомбы где-то рядом рвались. Я закрыл только голову, прилетела какая-то штука, шлёпнула меня по пояснице. Ну, я думал, что какой-то камень упал. Когда встал, у меня там полный сапог крови. Я добрался кое-как до окопа…
После этого я полгода пролежал в госпитале…»
…На подступах к Плоешти бригада (Яновский в то время уже фронтовой газетчик), повторив по необходимости приднепровский подвиг, как сказано в наградном приказе, прорвав оборону противника, в 16.00 29.08.1944 первой вступила в город. Отличные результаты боёв объясняются умелым руководством, мужеством и решительностью командира бригады гвардии полковника Осадчего. И резюме: Гвардии полковник Осадчий достоин присвоения звания Героя Советского Союза.
Но получить и носить золотую звезду Героя Денису Матвеевичу Осадчему уже не пришлось.
Жить ему оставалось совсем чуть…
Таков он был, один из учителей Яновского, Денис Матвеевич Осадчий, крестьянский сын, профессиональный армеец, командир божьей милостью…
1941 год, первый, смертельно тяжкий период войны, кровавая угроза стране, народу, всем людям Земли. «И тогда: — Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!»
И долгий путь к победе.
И непредсказуемая гибель при освобождении Европы, в самом сердце страдающего континента… Это о нём.
Осадчий погиб в те дни, когда победа была уже совсем близко. Смерть произошла от прямого попадания мины в блиндаж, где он в тот момент находился.Случилось это под городом Сент-Петерсва, что в освобождаемой Венгрии. Война для Осадчего окончилась так…
Яновский воевал до самого конца, участвовал в освобождении Европы и вступил вместе с однополчанами в Прагу уже после того, как Берлин был взят.
Работая во фронтовой газете, Николай Николаевич по определению не задавался размышлениями о правомерности наличия на её полосах рубрики «Партийная жизнь». И в голову не могло прийти такое. Более того. Партийная сторона душевной поддержки бойцов шла в неразрывном единстве с предложением произведений тематической художественной литературы.
Наглядный тому пример.
Из интервью Н. Яновского В. Серебряному (02.12.1984): «Мне приказывали, например, сделать листочек партийной учебы. Я такой листочек делал. Потом стал обозревать какие-то художественные произведения, которые появлялись у нас на фронте. Появлялись стихи Суркова, Симонова, Сергея Васильева и Твардовского – «Василий Тёркин». Я писал маленькие аннотации, появилась такая-то книга – допустим, «Василий Тёркин» Это были мои первые «критические» выступления (улыбается) во фронтовой газете. В газете я и закончил Отечественную войну.
Было очень много таких встреч и событий, которые ставили меня на грань: быть или не быть. Преодолеть в себе какие-то страхи – это, по-моему, тоже формировало характер. И когда я позднее стал выступать в печати, писать свои очень острые статьи, — так и думал: ну, острота-то была у меня там! А здесь-то что…»
…Ещё цитата. Выдержки из произведения поэта Александра Межирова.
«Стихи о том, как сын стал солдатом»
Собирала мне мама
Мешок вещевой.
В нем запасов – ну прямо
На две жизни с лихвой.
Возле военкомата,
У Москвы на виду,
Подравнялась команда
В сорок первом году. (…)
Я варил концентраты,
Руки грел у огня.
Ветераны-солдаты
Поучали меня.
Медсанбат в Шлиссельбурге
Стыл на невском ветру.
Хлопотали хирурги
Говорили – умру. (…)
Новой песни начало
Бессловесной ещё,
В тишине прозвучало,
Обожгло горячо. (…)
Ты врачуй мою рану,
Над палатой звучи.
Запою я – и встану.
Отойдите, врачи! (…)
Снова передовая
В перекрёстном огне
Мне звучит, завывая:
«Страшен путь по войне».
Но из танковых башен
Полка моего
Он не так уж и страшен,
Как малюют его.
Сделаем ненадолго остановку. Стоп-кадр.
Выберем одно имя из перечня знаменитых литераторов, знать произведения которых призывали солдат журналисты фронтовых газет: Константин Симонов. Яновский никогда не говорил, что общается с ним, даже не упоминал о личном знакомстве с писателем, поднявшимся на самую вершину советского литературного Олимпа и занимавшим высокие административные должности в иерархии Союза писателей СССР. Вместе с тем талантливо и правдиво изображавшим жизнь, преимущественно в избранном тематическом пространстве, имя которому — Советская Армия, действующая, как в боевой обстановке, так и в мирный период. Творчество Симонова, в целом не связанное с Сибирью, Яновский и не рецензировал.
Казалось бы, кроме членства в Союзе писателей ничего общего. Всё равно, что, скажем, какой-нибудь прилежный пахарь, который регулярно приносит членские взносы в контору секретаря первичной организации колхоза имени товарища N, и член Политбюро ЦК ВКПб сам товарищ N, – оба ведь состоят в одной партии.
Речь, конечно, не идёт о соизмеримости или созвучии талантов. Только о том, что люди стояли на разных ступенях иерархической лестницы, а, даже не зная друг друга, совместно наполняли сокровищницу российской литературы.
Судьбы развивались параллельно, о чём уже сказано и будет ещё не раз говориться. И их одновременное, взаимодополняющее активное существование в пространстве страны, времени и отграниченного рамками Союза писателей сословия литераторов – лишний тезис в доказательство утверждения о том, что сибирская литература есть ветвь, неотъемлемое крыло общероссийского литературного процесса.
В конце 70-х годов готовилась к печати монография Яновского «Виктор Астафьев. Очерк творчества». Книга напечатана московским издательством «Советский писатель» (1982). В своей переписке сдружившиеся Яновский и Астафьев не стесняются в оценках поведения некоторых столичных высокопоставленных деятелей от литературы, неодобрительно высказываются о тех изменениях, которые у них, хорошо начинавших, после попадания в высшие слои бюрократии произошли не в лучшую сторону. Показательно, что Симонова они ставят высоко, упрёков к нему не высказывают, сожалеют о его кончине.
Поводом для осудительной тирады может служить, к примеру, содержащаяся в рукописи Яновского попытка усмотреть некоторую скидку на излишнюю «провинциальность» фрагментов из рассказов Астафьева, некоторое как бы оправдание «провинциала» Астафьева, стремление выставить себя перед москвичами в хорошем свете.
И вопрошает Астафьев:
— А надо ли это? Я не уверен. — И пеняет другу: дескать, хорошо бы устранить такие обмолвки. — Но это всего лишь пожелание, не более…. Другое дело – поддержать, как это ты сделал в смысле языка. Тут всё верно и всё нужно. А то ведь получается, что мы, провинция, опять перед кем-то извиняемся, оправдываемся. Да ну их всех! В столице год от года провинции-то не убывает, а прибывает, взамен Твардовского, Смирнова, Тихонова, Луконина, Симонова прёт к рулю (в руководстве Союза писателей. – Б.Т.) такая суетливая шушера! Или самовлюблённые литературные графы вроде господина Бондарева, к которому я всё более и более теряю интерес и уважение. Деятель и закулисный деятель поглощает бывшего взводного, глушит работу его, превращая писателя в интригана барачного типа.
«Зрячий посох» (сочинение Астафьева, тоже рецензированное Яновским. – Б. Т.) тебе очень пригодится. Как вернусь в город, пришлю вместе с послесловием (увы, незаконченным) Константина Симонова (В.П. Астафьев – Н.Н. Яновскому, письмо от 20 октября 1979 года).
Кончину Симонова оба сибиряка оплакивают.
В письме Виктору Астафьеву от 3 октября 1979 года Николай Николаевич сетует:
«Неужели твой сборник статей и воспоминаний никем не принят? А как отнесся к нему К.М. Симонов? Если есть его письменное заключение, подошли.
Наши первые дни в Коктебеле (в доме творчества Союза писателей, где Яновский находился по путёвке СП. – Б.Т.) были омрачены известием о смерти Константина Михайловича, и первые часы как-то не было человека близкого, с кем можно было бы разделить горе, и сидел я одиноко в пустой своей комнате, пил какую-то бурду, поминал и вспоминал… Ведь мы сверстники и все, каждый по-своему, пережили наше нелёгкое время. Он был на «самом верху», мы – на «самом низу», но решать нам приходилось одни и те же проблемы. И как бы он ни был сложен, он был честен…»
Из книги Константина Симонова «Незадолго до тишины. Записки 1945 года. Март-апрель-май», глава «Записная книжка за 24.3.45»:
Во вступлении к своему произведению Константин Симонов рассуждает о том, что во время войны, ближе к её окончанию, оба боровшиеся в нём начала и требования к самому себе – корреспондентское и писательское — всё более склонялись в пользу второго. Поэтому и записи напоминают не заготовки к очередной корреспонденции, оперативно написанной и с колёс отправленной в редакции, где с нетерпением ждут от него свежих вестей, а наброски к чему-то большему. «После Закарпатья был в Освенциме. В этом блокноте всего несколько страниц, которые и сейчас, спустя столько лет, страшно перечитывать…»
Ещё о таком же:
«В июле сорок четвёртого первым из военных корреспондентов побывал у ещё не остывших печей Майданека и увидел полтора миллиона пар обуви, снятой с убитых мужчин, женщин и детей. В феврале сорок пятого ходил по Освенциму».
Описывая с максимальной подробностью фронтовой быт, Симонов останавливается и на характеристике командующих танковыми войсками, в очерках, газетных репортажах, затем и в книгах изображает различные тонкости войны, как тяжкого труда, требующего напряжения всех сил, а от командиров – ещё не в последнюю очередь и глубины, и гибкости мысли.
Наступление. Наши войска идут непрерывным потоком. Где-то в строю танковых колонн, на броне одной из машин вступает в освобождаемую Европу бывший боец танкового десанта, а теперь фронтовой газетчик сибиряк Николай Яновский.
…Попытка предыдущего наступления вышла неудачной, отмечает Симонов. Нынешнее, учтя урок, подготовили особенно тщательно, в большом секрете. Направление выбрали из лесистой глуши близ города Зорау, где стояли наши части. Непогода заставила на сутки отложить долгожданный удар.
Вместе с командиром корпуса генералом Мельниковым и другими командирами Симонов, собственный корреспондент центральной военной газеты «Красная звезда», до времени находится в укрытии. Настаёт пора приступить к действиям.
«Ровно в девять тридцать слева тяжело начинают грохотать «катюши» и одним вздохом ахают сотни стволов артиллерии.
— Соседи начали.
Выходим на воздух. Слева километров за десять все ревёт и грохочет. Это начал артподготовку бондаревский корпус с плацдарма, завоёванного им в предыдущем наступлении.
Остаётся минута.
— Что ж, с богом, — говорит кто-то.
— В добрый час, — говорит Мельников и, застегнув на все пуговицы своё кожаное пальто, нахлобучив папаху, выходит. – Огонь! – уже выходя, говорит он начальнику артиллерии.
Тот бросается вниз, в вырытый возле дома котлован, где стоят рации и телефонные аппараты, и через пятнадцать минут раздаётся первый чудовищный залп эрэсов. Над нашими головами летят огненные стрелы, в нескольких сотнях метров от земли они чернеют и становятся похожими на маленькие гантели. Это тяжёлые реактивные снаряды. А через минуту, заполняя своим голосом всё пространство, за нашей спиной почти разом заговаривает тысяча артиллерийских стволов.
Впереди всё гремит и рушится. Сначала ещё можно наблюдать, как снаряды попадают в дома на окраине Зорау. Потом над Зорау появляются наши бомбардировщики, всё сливается в одном сплошное зарево, над которым стоит пелена дыма и пыли. Я поднимаюсь на чердак дома. В стереотрубу хорошо видно, как первые, переправившиеся через протекающую перед Зорау речку, танки минуют первые немецкие траншеи и движутся дальше. Видны маленькие фигурки сапёров, идущих впереди танков с шестами миноискателей. Слева и справа от танков идёт пехота. А последние танки всё ещё идут вдоль шоссе. Они обложены с двух сторон фашинами из длинных веток, на броне сидят десанты, а на последнем танке вместе с десантниками примостились регулировщики с флажками. Им предстоит занять первые регулировочные посты в том самом Зорау, который сейчас горит».
Знаменитую любовную лирику Симонова на фронте, да и в тылу знали все…
Время — март 1945, совсем незадолго до наступления долгожданной тишины. Люди отучились спать. Едят, когда придётся, зачастую вообще забывают и про сон, и про еду. Двух из главных командиров наступающей части автор находит на дивизионном НП, в полуподвале поповского дома
Из записок Константина Симонова: «Мельников выбрит, застегнут на все пуговицы, в чистеньком жёлтом пальто с туго затянутым поясом. Он точно такой же, как в первый день наступления: розовый, основательный, аккуратный, словно только что вышедший из бани и мечтающий выпить залпом три стакана горячего чая.
Дударев, напротив, замороченный, потный, обросший трёхдневной, чёрной, как голенище, щетиной.
Они сидят с двух сторон стола над одной картой и, должно быть, уже не в первый раз рассматривают её.
Здороваюсь с Мельниковым и представляюсь Дудареву.
— Очень приятно, – говорит он, сняв очки. – Я очень люблю некоторые ваши произведения. «Землянку» очень люблю.
Я с сожалением признаюсь, что «Землянка» принадлежит Суркову, хотя и очень нравится мне самому.
— Нет. Землянка мне тоже нравится… Нет… я не то хотел сказать. Я это… как его?.. Вылетело из головы. Ну, вы же знаете, что я хочу сказать… очень люблю это ваше произведение.
— Верно, «Жди меня»? – говорю я.
— Вот именно! – «Жди меня», — говорит он. – «Жди меня, и я вернусь…» Вот-вот, именно это».
