Илья Эренбург. 16 июня 1945 года: «Мы знали победу, когда она шла в наших боевых порядках, с солдатами отогревалась у костра. Теперь победа среди знамён на парадах. Скоро она войдёт в каждый дом, станет ощутимой, тёплой, близкой, надрежет хлеб, пригубит вино. И тогда люди почувствуют вкус победы, вкус выстраданного счастья».
Сто первый вагон
Война для учителя старших классов Николая Николаевича Яновского началась мобилизацией в трудовую армию и направлением на подземные работы в одной из шахт Кузбасса. Ему двадцать семь лет. К этому времени пройдена серьёзная жизненная школа: с детства помогал отцу по крестьянству (в семье, напомним, было шесть детей), окончил Новосибирскую профессиональную школу «Стройуч», к 17 годам овладел специальностью строительного рабочего по плотницким и столярным работам, и сразу же приступил к делу. В начале тридцатых, тяжелых годов оказался на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где имел неожиданную возможность обсудить первые свои, на тот момент стихотворные, сочинения с квалифицированными, опытными, очень эрудированными московскими поэтами. От них получил впечатляющие консультации с толковыми рекомендациями о необходимости изучать сочинения классиков. Поступил учиться в Ленинградский педагогический институт. В студенчестве на семинаре видного учёного-пушкиниста Б.П. Городецкого принял тему по творчеству великого поэта и подготовил серьезную литературоведческую (опять-таки дебютную) статью. По завершении высшего образования учительствовал в поселке Грузино, исторической столице военных поселений императора Александра Первого и его ближайшего сподвижника графа Аракчеева. В картинной галерее знаменитого поместья проникся вдохновляющей силой шедевров отечественного и мирового искусства, экспонированных там. Женился по любви, с женой и двумя детьми вернулся в Новосибирск, откуда, собственно, и начинались его прежние и последующие странствия.
Итак, война, мобилизация. Кузбасс, рабочий город Прокопьевск, угольная шахта «Три-бис». Откатчик, он же забойщик Яновский в паре с забойщиком Голубевым трудятся, не покладая рук — благо, силы хватает. Норма за десятичасовую смену – четыре вагона добытого угля.
1942 год. Время, напряженное до предела, повсеместно звучит воодушевляющий каждого тыловика девиз «Всё для фронта, всё для победы!». Они стараются, у них получается, и однажды выдают на-гора уже не одну дневную норму, а сразу сто (!) вагонов чёрного золота. Достижение передовиков производства не проходит незамеченным. Появляются сообщения в газетах, и для того, чтобы снять журнал по теме «тыл – фронту», приезжает бригада кинодокументалистов. Яновскому дают кусок мела и просят, подойдя к вагону, написать на стенке слово «Сотый!» с восклицательным знаком.
Много позже, отработав не один год в литературе и став признанным, авторитетным мастером, произведя на свет те же эшелоны, но на сей раз литературной продукции (от него слышали: мой сто первый вагон), Николай Николаевич вспоминал об этом эпизоде не без гордости. Хотя и приправляя некоторой долей самоиронии: таким-то вот образом он в первый раз удостоился внимания прессы. А уже сейчас он может отметить: везде, где бывает, за что берётся, всё более или менее складывается, как надо.
И теперь, полагает, пора сделать следующий шаг. В те годы, по существующему распорядку, шахтёры, занятые на подземных работах, призыву в действующую армию не подлежали, на них накладывалась бронь. Решив от неё отказаться, он просит о выводе на поверхность. Для чего подаёт заявление с просьбой перевести его в счетоводы, и через две недели получает боевую повестку.
Освоение территории
Накануне 70-летнего юбилея Николая Яновского журналист Алтайского радио Виктор Серебряный записал с ним интервью, вылившееся в продолжительную, содержательную радиопередачу, и 2 декабря 1984 года выдал её в Барнаульский эфир. В числе прочих вопросов интервьюер поинтересовался насчёт участия своего героя в войне.
Отрывок из записи В. Серебряного цитирую по тексту книги «Я оставлю мой голос…» (Барнаул, 2011).
В. Серебряный (ставит вопрос): Война.
Н. Яновский. Я был в танковой армии, у нас был десант. Что это такое? Мы на тридцатьчетвёрках сидим, целое отделение – 10 человек; если танк в бой пошёл, мы соскакиваем, и танк пробивает нам дорогу, а мы за ним – осваиваем территорию. Участие в танковом десанте требовало большой собранности и какого-то отрешения от самого себя: там танки решают, начальство решает – они знают, как кто, куда идут – а ты бежишь только и стреляешь – такое ощущение было, что от тебя мало что зависит… Но тем не менее потом нам говорили, что мы хорошо выполнили это задание…
Бежать за танком, когда в тебя стреляют… Мне посчастливилось, и ранило меня только при форсировании Днепра. Полгода я пролежал в госпитале. После этого я попал в эту же свою часть, и первое время работал писарем при штабе, а потом меня взяли в газету.
В черновой записи, хранящейся в архиве (ГАНО, фонд 272), находим добавление:
«Танк идет впереди и прокладывает дорогу десантникам. Ты должен идти следом пешком, чтобы зачищать пространство. В тебя непрерывно стреляют, иной раз даже из пушек, а ты двигаешься во весь рост, не поворачиваешь назад и не сходишь с дороги… Занятие, конечно, не из приятных… После этого я сказал себе: если я смог пережить такое и не дрогнуть, то, значит, и впредь никогда ничего не буду бояться» (выделено мной. — Б.Т).
Как видим, мужество Яновскому довелось проявлять в самой, что ни на есть, боевой обстановке. Потому вразумительно и бесспорно звучит его неоднократно и устно, и письменно провозглашаемое кредо: «мы отстаивали свои принципы не только с пером в руках» (выделено мной. Б.Т.).
Декларации далеко не беспочвенные. Ибо и с пером в руках – тоже.
Знаменательна здесь антитеза «не только». В его время художественная литература являлась неотъемлемой частью тогдашних идеологических структур, и потому каждый, кто работал в печати, при необходимости мог опираться на разбросанные там и сям по «лесенкам стихов» громогласные лозунги Маяковского. В данном случае просматривается следующее недвусмысленное заявление: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо…» Пожалуй, в столь, не всегда, конечно же, конфронтационном ключе (но и в жаркой, доходящей подчас до перехода на личности форме), состояла главная интрига жизни Яновского.
В моей семье хранится мемуарная книга профессора медицины Александра Фёдоровича Никифорова «Армия и война» (Новосибирск, 2003) с дарственным автографом. Она исполнена на уровне лучших произведений военной прозы. Ни одного лишнего слова, война описана изнутри, со множеством её неповторимых эпизодов.
По некоторым косвенным данным, смею предположить, что рукопись А.Ф. Никифорова в своё время могла быть представлена для прочтения Яновскому. Хотя напечатана книга через много лет после смерти Николая Николаевича.
Во всяком случае, от Яноского я слышал следующее: заваленный всякой литературной, в том числе консультационной работой, он никогда не задерживался в оценке и, если нужно, то и в редактировании рукописей отставников-военных. Не отодвигал их чтение «до лучших времён». Однажды при мне хвалил записки одного профессора медицины, которые в тот раз рецензировал. Находил в рукописи наблюдения и мысли, созвучные его собственным.
Их боевые пути сходились, кстати сказать, при операциях, проходивших в одних и тех же местностях (Корсунь-Шевченковская, например).
Биографическая справка об А.Ф. Никифорове. Родился Александр Фёдорович в 1920 году в сибирском городе Тайга. На войне с июля 1941 года, ушёл добровольцем, демобилизовался в 1946. Воевал в составе 3-й гвардейской танковой армии в 39-м отдельном батальоне командиром взвода и роты броневиков, а затем военным переводчиком в штабе 7-го гвардейского танкового корпуса. После войны окончил 2-й московский мединститут. Защитил кандидатскую диссертацию, и, как сказано в выходных данных книги, в связи с открытием Академгородка переехал в Новосибирск, где работал в институте физиологии СО АМН СССР, защитил докторскую диссертацию.
Ещё раз: сравнивая сегодня тексты Яновского (в записи В. Серебряного) и Никифорова, обоснованно полагаю, что в свое время Александр Фёдорович скорее всего успел пообщаться с литературным консультантом Яновским. Настроение всей книги ровное, без тени надрыва, сходство акцентов выверенное, правдивость без прикрас и – что всегда существенно – хороший литературный язык, где каждое слово на месте, как вкопанное. Есть страницы, на которых автор буквально считанными фразами, коротким штрихом поднимается на высоту философских обобщений:
«Хочу привести один эпизод, случившийся под Корсунь-Шевченковском, где была окружена и уничтожена большая группа немецких войск. Я возвращался с задания на броневике, и у нас кончилось горючее. На наше счастье на большом поле после отступления немцев осталось несколько десятков тысяч канистр с бензином. Мы заправились и вдруг видим, что на другой стороне этого поля заправляется горючим немецкий танк. Ни мы, ни немцы стрелять не могли, так как мог вспыхнуть весь склад с бензином. Так мирно и разошлись».
«Когда я теперь слышу от некоторых «вояк», что они никогда не боялись на войне – я знаю, что этот «герой» был или тыловиком или просто болтун. Все на войне хотят остаться живыми, боятся быть убитыми, ранеными, или, не дай Бог, попасть в плен. Я тоже, когда шёл на задание, боялся – было страшно. Но если человек может подавить в себе страх, вернее, держать себя в руках, то все говорят, что он храбрый, и солдаты идут с ним в разведку охотнее, чем с другими, знают, что мы, в случае чего, постараемся всех вынести и не оставить врагу ни раненых, ни убитых. И действительно, если человек в минуты опасности берёт себя в руки, то он трезвее оценивает обстановку, принимает более правильное решение и, по возможности, снижает риск».
«Страх и трусость – разные вещи. Страх в опасных ситуациях – это нормальная реакция. Если человек берёт себя в руки, тогда говорят, что он храбрый человек. Когда же страх подавляет волю, это может привести к панике и к гибели. Во многих случаях страх приводит к трусости, часто толкая к подлости и подхалимству. От таких людей надо держаться подальше. Они подведут в трудную минуту, спасая свою шкуру».
Читатель вправе поинтересоваться: почему в повести о литературоведе, человеке, казалось бы, сугубо мирной профессии, автор так часто и настойчиво ссылается на свидетельства участников войны о необходимости преодоления естественно возникающего при угрозе жизни ощущения страха, об умении это делать? В биографическом наброске (который находится в архивном фонде) Николай Николаевич пишет:
«Недавно я прочёл верное, по-моему, наблюдение фронтовика: «Если боец после боя всё помнит, значит, он врёт». Война закончилась сорок лет назад (биографический набросок записан в 1984 году). Надо думать, что каждый из участников немало пережил и попадал в «рискованные положения». Но выделить какой-то день или эпизод с годами становится всё трудней и трудней. И не только потому, что изменяет память (она всё-таки изменяет!), а потому ещё, что шедшая война для всех была непрерывным «рискованным положением», и себя, рядового участника, воспринимаешь теперь только в этом масштабе. Полковник Осадчий, всегда отличавшийся находчивостью и бесстрашием, погиб на передовой, казалось бы, в самую тихую на ней минуту…»
Так в том-то и дело, что профессия литературного критика – литературоведа – по существу далеко не мирная, совсем не безобидная, как и представителя любого другого из вербальных жанров, от листовки до романа и от невинного газетного репортажа до смелого поэтического цикла.
Каждый литератор рано или поздно становится перед выбором: отстаивать свою индивидуальность или подчиниться догме, и, следовательно, писать в угоду текущей, сиюминутной конъюнктуре. Первый вариант чреват неизбежными поражениями, после которых не каждый в состоянии подняться, преодолеть страх и слабость, чтобы двигаться дальше. Такова судьба литературного критика Николая Яновского.
