Владимир Пискарёв.
Полёт на воздушном шаре. Хроника воображаемого путешествия.
Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2018. – 248 с.
Хочу представить Путешественнику по Литературной карте необычную книгу, недавно вышедшую в Новосибирске. Называется она «Полёт на воздушном шаре». Написал её наш земляк Владимир Пискарёв, по сведениям из аннотации, «журналист с опытом работы в газете, на телевидении и радио, в ТАСС и Интернет-журналистике. Но чтобы создать интересную книгу, нужен немалый жизненный опыт».
С этого места у меня возникают вопросы. По-моему, здесь допускается некоторая неточность. Именно перечисленные аспекты журналистской профессии — разве они не обогащают литератора опытом, вполне пригодным для написания книг? Дальше аннотация усиливает недоумение. Разъяснение утилитарное: «Чтобы приобрести его (опыт. – Б.Т.), журналист нередко меняет профессию». Идёт перечисление профессий Владимира Пискарёва, действительно весьма далёких от описания жизни пером, компьютером, фото- и киноаппаратурой. В реальной жизни бывает наоборот, и, судя, по замечаниям в тексте, у нашего автора так и получалось: работа в разных сферах и журналистика, всё вместе… Не так ли у большинства состоявшихся писателей? Максим Горький, Куприн, Булгаков, а ближе к нашим дням — хотя бы Виктор Астафьев, Виль Липатов…
Оставим однако придирки. У каждого писателя своя судьба. «Полёт» Владимира Пискарёва – лишнее тому доказательство. Тем более, что нет надобности и нам защищать свою профессию – она за себя сама постоит.
А лучше на эту тему послушать самого автора.
Вот как он объясняет выбор для необычного заголовка книги:
«Сравнение жизни человека с полётом на воздушном шаре – это образный литературный приём, позволяющий Автору легко и даже бесшабашно обращаться со своими текстами, темами, образами, литературными жанрами, то есть двигаться туда, куда дует ветер.
То есть мы видим, чувствуем, размышляем так, как нам шепчет ветер вдохновения».
Выбранную литературную форму он обозначает, как «диалог Автора с Читателем обо всём на свете». Материалом послужили беседы между четырьмя «симпатичными друг другу приятелями: Евгением Вишневским, Сергеем Мосиенко, Александром Шурицем и Владимиром Пискарёвым».
Отметим сразу: предисловие известного писателя-сибиряка Евгения Вишневского предваряет книгу. А создателями столь интригующего оформления книги названы С.С. Мосиенко, Д.А. Дроздов. А. Шуриц в книге упомянут не только в перечислении – его подробная биография приводится в приложении.
Прежде чем обратиться к анализу текста, скажу ещё раз о той радости, которую испытываю всякий раз, когда беру рецензируемое издание в руки. Незаурядны уже его определяющие признаки как книги — запоминающегося, остающегося во времени произведения культуры. Особенности дизайна, оформления заявлены уже на первой, открывающей обложку странице переплёта, затем на титульной части – везде и далее, в иллюстрациях по главам. Содержательны шаржированные портреты автора, преимущественно, в полный рост. Этакий шагающий бородатый симпатяга в очках. И хорошо смотрится в сюжете картинки обязательно присутствующий воздушный шарик (иногда стилизованный и разных размеров).
Если, следуя за писателем Владимиром Пискарёвым, прибегнуть к ассоциациям, то книга местами напоминает альбомные варианты, традиция коим у нас в литературе восходит ко временам Маяковского и его сподвижников, художников и литераторов 20-х годов 20-го века. Позже эта традиция несколько видоизменилась, в чём-то полупогасла, но не увяла совсем. И вот – возрождена в Новосибирске, за что уместно поблагодарить издательство «Свиньин и сыновья».
Итак, человек жил, как жилось. Жил интересно, порой захватывающе. Ездил в командировки, наслаждался нюансами природы, иногда, в отдалённой местности, экзотической. Он встречался с интересными людьми, любил прекрасную женщину, восхищался окружающим миром, забирался в глухие, трудно доступные уголки бывшего Советского Союза, в меру возможностей и требований профессии, занимался народным просветительством.
Книга обо всём пережитом получилась сложная, сделанная в нестандартной манере. В неё надо вчитаться. Тогда откроются глубинные текстуальные и подтекстовые особенности повествования. Придёт понимание отрывочности, станут уместными для восприятия афоризмы, умело вмонтированные в текст, и куски текста (по словам автора, «главы из романа»), самым непосредственным образом вытекающие из афоризмов. Пример: когда описывает динамику отношений с любимой, он достигает подлинных высот, избегая ненужных подробностей и в то же время ничего не утаивая ни от себя, ни от читателя.
«Перед каждой поездкой я договариваюсь с бригадиром и выхожу в пятницу в первую, утреннюю смену, а в понедельник, вернувшись во Фрунзе, в ночную, третью. Так мы с Александрой можем быть вместе почти трое суток. Билет на междугородний экспресс я покупаю заранее, и в пятницу после работы быстро привожу себя в порядок, собираю всё необходимое и мчусь на автовокзал.
Крановщицы в цехе посмеиваются надо мной:
— Не мог найти женщину поближе. «Насаешься» за две сотни километров.
Крыть мне нечем. Это действительно глуповато выглядит. Хотя какие уж тут шутки. Но кому расскажешь?
Александра не прихоть, не увлеченье, и даже не любовь. Александра – это наваждение. Да, наваждение. Моя память о ней разбита на сотни осколков, которые я бесчисленное число раз складываю в один, только мне известный, образ. Её черты, улыбку, жесты, походку, голос, взгляд я ищу в каждой встречной женщине…»
Точнее не скажешь.
Любовь, разумеется, любовь. Она с обеих сторон возвышенна и страстна. Но жизнь распоряжается по-своему, между ними разница в возрасте: она старше его на восемь лет. Разрыв неизбежен, и описан с тем лаконизмом, с той непреложной логикой, которые сопряжены с искусством, доступным только настоящему мастеру.
Вот ещё образец стиля. Мимоходная зарисовка:
«В каптёрке в обеденный перерыв старый слесарь-сборщик невысокого роста, почти квадратный, будто отлитый из железа, держит в своих лапищах костяшки домино и делится планами на будущее:
— Вот уйду на пенсию и пойду работать в кафе секундантом…
Он хотел сказать «швейцаром», но получилось лучше. И он же ещё:
— Смотрю, а он пьёт вино из дудочки…
Тот, о ком он говорил, явно потягивал спиртное через соломинку…»
Короче говоря, жизнь так или иначе сложилась, и вот последние главы. Страшная, чудовищная, видимо, из последних в судьбе — трагедия. Третья по счёту операция, сложнейшая, «на горле». Точные, лаконичные подробности: операционная, инструменты, наркоз и выход из наркоза, возвращение на свет из небытия. Без намёка на попытки разжалобить, вызвать бесполезное сочувствие… Герой – он же автор – всё равно выкарабкивается. Казалось бы, если и остаётся что-либо на этой земле – так только философствование на предмет жизни и смерти.
Писатель выбирает иное. Он излагает – казалось бы, безотносительно к сюжету, — историю и генеалогию семейства, перемежая суховато изложенные биографии предков (по его разысканиям, самый старый из найденных им в документах рождён в 1810 году), сочными, яркими, запоминающимися эпизодами, серьёзными, но и подчас иронически, анекдотически звучащими.
Другой бы с этого начал. Пискарёв генеалогией кончает. И обрывает на полуслове. Место его – с ними, в ряду, значит, в бессменном, бессмертном строю.
В начале повествования Пискарёв в одном случае ссылается на представление о литературном труде немецкого писателя, физика Георга Лихтенберга (1742-1799), известного своими сатирическими афоризмами. Уместно и нам сослаться на мудрые размышления известного в своё время острословца:
«Сделать возможно лучшим каждое мгновение жизни, из какой бы руки судьбы, благоприятной или неблагоприятной, оно нам ни выпадало на долю, — это и есть искусство жизни и истинное преимущество разумного существа».
Завершу свои краткие заметки констатацией факта: Владимир Пискарев именно так и жил, и, с нашими пожеланиями, проживёт, надеюсь, еще немало лет.
И новые книги напишет.
Борис Тучин
