4 сентября 2016 года исполняется 50 лет со дня рождения новосибирского поэта, панк-рок-музыканта, певицы Яны Дягилевой, вошедшей в историю под резким коротким именем ЯНКА.
В качестве личной предыстории. В феврале 1990-го года умерла моя бабушка. Покончила с собой, страдая от неизлечимой болезни. Хотя я был уже большой и в 11 лет многое понимал, родня не взяла меня на похороны на Заельцовское кладбище, сочтя, что они станут ненужным потрясением для ребёнка. Так получилось, что впервые на могилу к бабушке я попал больше года спустя, на Троицын день в 1991-ом году. Православные праздники тогда активно возвращались в моду, особенно – у чуждой им ещё пятилетку назад советской интеллигенции.
На обратном пути от нашей ограды мы наткнулись на удивительное свежее захоронение. Меня шокировала невиданная ранее необъятная гора цветов – увядших и придавленных внизу, свежих и роскошных снаружи. Никогда прежде не доводилось мне видеть столько цветов сразу. Удивило и то, что у этой новой могилы стояло и сидело человек 25, некоторые с гитарами. На обычных могилах никогда не бывало больше трёх-четырёх посетителей. Я протиснулся сквозь не совсем трезвую молодёжь и за утёсом цветов с трудом разглядел одно из первых временных надгробий. Даже не на фанерном листе – на куске обыкновенной доски чёрной краской были неровно выведены имя, фамилия и возраст – 24. Так я впервые узнал, что в моём городе жила и умерла Яна Дягилева.
Компанейская, но категорически не публичная, никогда не дававшая интервью, Янка со своим творчеством ещё при жизни стала предметом ожесточённых дискуссий, которые не утихают по сей день и, нет сомнения, утихнут не скоро. Сегодня совершенно не хочется погружаться в эти дискуссии, углубляться в филологические и музыковедческие исследования, перелистывать многочисленные ярлыки, навешанные за 30 лет – от «советской Дженис Джоплин» до «катастрофы русского рока», от «сибирского светоча» до «оголтелой психопатки». Есть и без нас кому написать серьёзные дипломы и налепить скороспелое клеймо.
Хочется просто вспомнить, напомнить. Янки нет с нами уже больше, чем она прожила на свете. Удивляет то, что даже многие коренные новосибирцы впервые слышат это имя, когда их спрашиваешь о ней. Равно удивляет и то, что Янку помнят, любят и поют её песни и 15-летние девчонки, и седеющие отцы и деды семейств – и здесь, и в Твери, и в Крыму, и в Люберцах, и на Ыссык-куле, и на Лонг-Айленде, и по всей прочей русскоязычной географии.
Янка по-прежнему – стопроцентный панк, абсолютный неформат для официозной культуры, для так называемого шоу-бизнеса, для зарегистрированных государством СМИ. Её и таких, как она, нет в доступном широким массам эфире. Вероятно, это угодно массам. Или, говоря словами Янки, «на то – особый резон».
Когда авторам идеи установления мемориальной доски на доме, где жила Яна, сперва отказали, формулировка была исчерпывающая: «сугубо локальный поколенческий характер деятельности певицы». Но ныне табличка висит на своём месте. Целевая аудитория дягилевской поэтики узка, но невероятно устойчива. Социологи подтвердят, что крепкий костяк аудитории куда важнее её количества. Потому что количество – показатель сиюминутный, а костяк – величина постоянная.Спасибо соцсетям и интернету – их следовало придумать хотя бы ради того, чтобы сохранить таких, как Янка.
Таких, как Янка, и было-то – раз-два, и обчёлся – она, да её роковой друг Егор Летов, да Александр Башлачёв, да для кого-то – Юрий Клинских… Таких, как Янка, теперь нет вовсе, и трудно вообразить подобную фигуру в наши дни. Она пришла в национальную культуру в переломное время (а когда у нашей культуры были иные времена?!), чтобы «нарушить геометрию квадратных потолков». Сегодня мы жалеем о нарушенной некогда геометрии и стыдимся того, что сами ничего нарушать не рискнём, покуда на прилавках лежит больше трёх сортов колбасы. Она сама себе поставила тяжёлый психический диагноз – ангедония. То есть, отсутствие способности радоваться, испытывать удовольствие. Как писала журналист Светлана Кошкарова, «от песен Янки веет безысходностью, но с ними почему-то легче безысходность эту преодолеть».
Она, совершенно неженственная, рыжая, тотально одинокая, была одним из самых грубых зеркал своей короткой, трагически яркой эпохи. Ею восхищались и её боялись за одно и то же – за то, что она «неуклонно стервенела с каждой шапкой милицейской, с каждой норковою шапкой». Презирая моральные общественные устои и блага, била прямо – не в бровь, а в глаз, в лицо – в кровь, своим лицом (янкиными словами – «мордой») – в кровь, в грязь. Нынешним рафинированным «протестантам» и не снилось… Для теперешних недобунтарей нет янкиного вопроса: «Как бы так переставить местами забвенье и боль?»
Хочется верить, что ангедония и ненависть – это не всё, что было у Дягилевой. Уверен, что не всё. Иначе она неизбежно и навечно затерялась бы в пучине Перестройки, да ещё – жившая и погибшая «в глухой провинции, у моря» Обского. В ней было что-то ещё. Погибшая в пучине, она – на плаву. И сегодня мы помним, что у Янки – ДэРэ. Который она, кстати, никогда не отмечала, и даже, возможно, сомневалась в самом факте существования такого дня…
Про свой последний день Яна знала куда больше, чем про день первый. Многие увидели в этом символику, и даже оскорбительную символику – уйти 9-го мая. Какая глупость! «Человек умирает не тогда, когда должен, а тогда, когда может», – говорил Полковник Гарсиа Маркеса.
Про этот день у Янки набирается целый цитатник: «В тихий омут буйной головой // Колесо вращается быстрей»; «А я по шею в гибельных местах»; «Седьмая вода, седьмая беда // Опять не одна до самого дна»; «Над пропастью весны собрались сны // И ранние глотки большой тоски»; «Весна за легкомыслие меня накажет»; «Мне все кричат: «Берегись!..»»; «Через час оживу разноцветной рекой // Под дождём,// Мелким ветром пройду над живой темнотой…»; «Под руки в степь. В уши о вере. // В ноги поклон. Стаи летят. // К сердцу платок. Камень на шее. // В горло глоток. Может, простят… // Нелепая гармония пустого шара // Заполнит промежутки мёртвой водой» и – финишная, смертельно страшная – «Придёт вода. Придёт вода. Я буду спать. Придёт вода».
Ходят слухи о предсмертной открытке, отправленной друзьям. Не утихают споры – самоубийство, или убийство? Обрастает догадками история. В некотором смысле – небезосновательно. «Есть лишь убийства на свете, запомните. Самоубийств не бывает вообще», – говорил в эпитафии Цветаевой Евгений Евтушенко.«Кто не покончил с собой – всех поведут на убой» – предрекала сама Дягилева.
Идут годы, проходят десятилетия, сменяются эпохи. Но остаётся в Новосибирске Янкин день. Сегодня вновь на Заельцовском кладбище и на Ядринцевской, 61 будут цветы. Будут гитары и песни. Будут сигареты и алкоголь. Записочки Янке и яркие феньки. Щемящая боль и светлая печаль. Споры и строки.
И Янкины вопросы, на которые она так мучительно не находила ответа и которые так неумолимо поставила перед каждым из нас.
Будешь светлым лучом,
рождённым в тени,
Или тенью, родившей луч?
Будешь синим дождём,
упавшим в снег,
Или одной из туч?
Будешь твёрдым звеном
золотой цепи,
Или молотом, что куёт?
Будешь землёй далёкой тропы
Или тем, кто по ней идёт?
Будешь пером в крыле у орла
или самим орлом?
Будешь каплей в кувшине вина
Или кувшина дном?
Павел Куравский,
при творческой помощи Елены Берсенёвой
Фото: С. Дягилев, А. Кудрявцев, Дж. Дэви
