– Любуетесь Москвой? – сказал остановившийся передо мной высокий человек…
В. Гиляровский. «Люди театра»
Непредсказуемость – не случайность, а система, формирующаяся на основе творческого произвола.
Такие разные стихии – город и музыка. И ещё контрастнее – Москва и джаз! Можно собрать информацию и найти между ними параллели, и сплести из них обоснование родства. К примеру, первый джаз-оркестр в России был создан в 1922 году в Москве… Но это всё не то. Надо искать не внешнее, а глубинное, – общие черты характера.
Джаз всегда в развитии. В создании спонтанного, в интерпретации имеющегося. Джаз всегда нов, он не тиражирует единожды созданное и оставляет за собой право поддаваться внезапным импульсам, уходить от привычного, даже если оно уже полюбилось. Обаяние джаза – в способности создать целое из разрозненных частей, вспыхивающих и угасающих звуковых монологов, звуковых диалогов, звуковых дискуссий. Если бы джаз был изобразительным искусством – это был бы процесс создания абстрактной картины на глазах у зрителей.
Важнейшая черта в характере джаза – демократичность, готовность прислушаться и подхватить, угадать и откликнуться, прозвучать в едином порыве и рассыпаться на версии. Сколько перспектив там, где нет формальных ограничений, где все ограничения исчерпываются вкусом, дерзким новаторством, личными приоритетами, чувством меры.
Джаз – не стиль, а процесс. Он невозможен без людей, без неожиданной перемены в их настроении, в направлении движения. Он невозможен без людей, как и город, как Москва, в которой всё противоречит порядку, создавая путаницу, но именно эта путаница и есть её живая система.
Москва – не стиль, а состояние. Подчиненность естественному течению событий: уступки и столкновения, слияния и противопоставления, провалы и взлёты. Во всём переменчивость и динамика, природное умение «меняться, но так, чтобы не измениться», как это сказано у Виславы Шимборской в стихотворении «Портрет женщины». Система создаётся не упорядочением звуков, зданий, улиц, а свободным манипулированием ими.
Но давая хаосу волю, Москва возводит его в обобщение, в абсолютный закон неподчинения, столь актуальный и для джаза.
Москва и джаз – синонимы. В буквальном прочтении джаз вполне отвечает музыке города, которую можно слушать бесконечно. Она не приедается. Её невозможно запомнить, трудно напеть, она разнообразна, непредсказуема, неуловима и может длиться, сколько захочет, или перенимать голоса среды. Она может стать тишайшей в темноте – будто в слабо освещённой комнате в тёмном аквариуме плавают блёстки прозрачных рыбок… Может вовсе умолкнуть.
В джазе чарует лёгкость перескакивания от темы к теме, как и плутания в непрямых переплетениях Москвы, когда даже коренному москвичу удаётся потеряться, а потом пережить восторг просветления – выхода из кривоколенных лабиринтов, восстановление пространственной зрячести. Путаница русел создаёт единство разнообразия.
Москва умеет примирить непримиримое, совместить несовместимое. Она приглядная и неприглядная. На неё можно махнуть рукой. Она в ответ лишь искренне обнимет. Любовь к ней освобождена от условностей и церемоний. Неофициальные отношения. Родиться и вырасти в Москве – это унаследовать непоследовательность, как знак свободы, умение прощать непохожесть, как знак открытости, способность угадывать в случайностях закономерности, как знак философского отношения к жизни.
Любой город в сознании любого человека предстаёт как череда воспоминаний. Город – личная память каждого. Без неё он чужой город или холодный музей. Из привязки личных воспоминаний к конкретным местам города складывается моя персональная география Москвы, имеющая совсем иные акценты, по сравнению с официальной.
Память похожа на русло, по обе стороны которого непроницаемые прозрачные стены, сквозь них видно прошлое, но в него не войти. В нём уже ничего не изменить. С ним нет смысла бороться, оно победит. Представляя себе родной город, я вижу не Кремль, Москву-реку или метро, я вижу себя в Кремле, себя у реки, себя в метро. Со мной москвичи, присутствие которых в воспоминании создаёт его объёмный портрет.
Бывалые путешественники показывают флажками узловые точки пройденных маршрутов. Большая Грузинская улица густо утыкана флажками моих воспоминаний. Несколькими плавными виражами она скатывается от Тверской к Зоопарку. «…И голуби слетались на Тверскую, как на ломоть ржаного калача», – говорит поэт Александр Суворов. Устремляясь по этому рукаву Тверской, я соскальзываю в географию памяти.
Воспоминания не синхронизированные, не упорядоченные, относящиеся к разным годам, разным временам и обстоятельствам, представляют собой разрозненные фрагменты, но в каждом есть точка опоры – улица Большая Грузинская. Пусть часть её, деталь, но точная привязка к реальности.
Большой Грузинской измеряется отрезок моей жизни от четырёх до семнадцати лет. Я нахожу себя здесь только в этом возрастном диапазоне. Меня здесь много. Но взрослой нет. Я покинула эту улицу вместе с последним школьным звонком. Пронзительный звук саксофона взвивается до нестерпимой высоты и снижается спиральными всплесками. Со мной отсюда ушли трамваи и двухэтажное некрасивое здание детской художественной школы. За непроницаемой границей памяти видна синяя казённая таблица с названием храма искусства, его облупленные стены, разбитые ступени, дверь на пружине.
Иду из художественной школы по скверу. Несу авоську с гуашевыми красками в стеклянных банках. За чугунной низкой оградой голубое с белым старинное здание, и перед ним много маленьких машин, как цветных божьих коровок. Посольство ФРГ. У каждой машинки блестящий бампер, можно сесть, как на скамеечку. Одна банка краски проваливается в ячейку авоськи и «чпок» – короткий звук ударных – разбивается об асфальт. Неистовой красоты амазонитовый зелёный смешался со стеклом. Концептуальная кучка остаётся посреди дорожки. Сидящие на белой скамейке мамки-няньки с возмущением смотрят мне в спину. Сочетание барабанной дроби, угрюмых громов бас-гитары и печальных всхлипов треугольника. Жалко красивую краску.
Среди домов у площади Тишинского рынка маленький и жёлтый кинотеатр с каким-то простейшим названием вроде «Звёздочки». Бабушка привела за руку смотреть мультфильм «Путешествие Гулливера». На громадной ладони великана сидит крошечная прекрасная принцесса. Редкостной мелодичности восхищение и смертельная зависть в душе: мне никогда не быть такой красивой. Тут клавишные, саксофон деликатно помалкивает. Дорога домой. Грохот трамвая. Искры слетают с дуг. Грохот встречного. Красная некрасивая постройка за серым забором, там церковь без куполов. Незрячие окна. Там не интересное, что-то пыльное на замке. Беззвучная глухота.
Забор Зоопарка с хронически раздвинутыми прутьями, где можно пролезть на территорию без билета. Каждый день там гуляем с папой. Дошкольные забавы. Негромкая барабанная дробь, сопровождающая привычное нарушение правопорядка. Зимний Зоопарк пуст. Глубокий неубранный снег. Узкие тропинки. На морозе негр в ушанке, в лёгком пальто, руки в карманах – джаз невозможен без негра. Зримый стук белых зубов – экзотика слабо гудящего бубна, звякающих колец по ободу.
Тайна случайных встреч, тайна непредсказуемых порывов – дух открытости, впитанный с московским воздухом. Негр ищет слона… Но слоновник закрыт на зиму. Зачем слон, когда у меня есть маленький брат? И я уже веду первого встречного к нам домой. Озадаченный папа. Продрогший дядя Бонза из Конго. Впереди самоуверенная девочка. Мама открывает дверь. Дочь на плечах у негра. Апофеоз ужаса. Папа для эффекта спрятался за углом лестницы. Детский мотив новогодней ёлки. Бархатные звуки контрабаса. Коричневый заморский гость держит на коленях девочку, спасшую его от московской зимы. Ну а теперь уж саксофон! Нет, два! Ура Москве, оказавшейся теплее Африки!
Москва очень много знает. Мы стремимся как можно больше узнать о ней и так редко спрашиваем её, что она знает о нас?
Надо расспрашивать. Отрывочные всплески воспоминаний как нельзя лучше соответствуют характеру джаза, где все составляющие свободны и случайны, но линия жизни, лейтмотив композиции объединяет их. Музыка и память не материальны, но опираются на материальные объекты. Музыка – на струны, клавиши, клапаны. Память – на страну, город, улицу, дом, квартиру.
Город – океан памяти, её уровни и наслоения. Надо расспрашивать Москву. Она прислушается и отзовётся, вернёт забытые эпизоды прошлого и расскажет каждому москвичу его историю с географией. Надо только понимать язык Москвы – язык свободной импровизации, язык джаза. Но каждый, кто любит Москву, знает этот язык.
Об авторе:
Галина Щербова (г. Москва)
Родилась и живёт в Москве. Окончила Институт журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ). Дебютировала в 2006 году сборником стихов «Просто» (Москва). Член Союза российских писателей. Лауреат поэтической премии журнала «Москва» (2010), победитель конкурса верлибров журнала «Москва» (2023). Основные публикации в газетах, журналах, антологиях: «Москва», «Литературная учёба», «Невский альманах», «Грани», «НГ-Exlibris», «Московский год поэзии – 2014», «Большой стиль журнала «Москва» (2015). Произведения вошли в издания литературных объединений Москвы, Санкт-Петербурга, Смоленска, Пскова, Вологды и др. Автор книг прозы, поэтических сборников, статей в области литературной критики. Победитель и финалист конкурсов поэзии, эссе и короткого рассказа. Диплом финалиста и благодарность читателей Международного конкурса «Есть только музыка одна» памяти Дмитрия Симонова (2022). Участник антологии Международного конкурса «Слово и Музыка» «In the Mood, или незабытая мелодия» (2023).
