Инна Аполлоновна, Аполлониха, как называли мы ее между собой. Она вела у нас, скрипачей, дополнительный инструмент – фортепиано. Раз в неделю. Ни о чем. Но ведь это была Инна Аполлоновна, поэтому раз в неделю – это был «целый раз в неделю».
Гордая, я пришла к ней на первый урок со своим «Сурком». На пианино я научилась мало-мальски играть еще до музыкалки. Ну я так думала, что научилась. Мой «Сурок» не доковылял и до припева:
— Все. Понятно, – прервала меня она. – Начнем с постановки рук.
Это было неожиданно и как-то обидно даже. Это было только начало…
И начали мне ставить руки. Инна Аполлоновна подходила сзади, брала мои руки в свои и извлекала звуки. «Слышишь разницу?» Я, ессно, не слышала разницы, но уныло вздыхала: «Ага». Она всегда была недовольна. Чаще всего я слышала ее любимое: «Ну что ты блямкаешь? Блям, блям, блям!» Она противно гнусавила мне в ухо. А потом громким и каким-то академическим вокалом в другое ухо: «А-а-а! Вот как надо. Поняла?»
— Ага, – отзывалась я все так же уныло.
Чередование этих двух действий долгое время и составляло все сорок пять минут нашего занятия раз в неделю.
Но самое неприятное было, когда она, потеряв терпение, выгоняла меня со стула, садилась сама и требовала положить руку на ее кисть, а другой взять за локоть. Держать эти огромные узловатые, почему-то всегда красные пальцы мне было как-то неловко и даже страшно. Аполлониха начинала играть своими паучьими лапами, при этом неистово вокализируя и зверски размахивая руками:
«Наши руки как крылья! Вот! Вот!» И так было без конца. Как оказалось впоследствии, все ее ученики блямкали и все с разной степенью робости безуспешно пытались поймать руки-крылья.
Не видя особого смысла стараться, я периодически переставала заниматься и приходила на урок, вообще не открывая инструмента в течение недели. «Ну вот, совсем другое дело!» — говорила она. Изумление такой оценкой со временем сменилось уверенностью, что так и надо: меньше играешь – лучше играешь. Классе в четвертом я просто стала играть для себя и получать от этого удовольствие, независимо от едких комментариев Инны Аполлоновны.
В старших классах кто-то из наших сказал, что у нее вокальное образование, но, так как классические певицы в нашей провинции не очень были нужны, в музыкальной школе на нее «повесили» дополнительное фоно. Мотивации от учеников немного, морального выхлопа – столько же. Также говорили, что живет она с мамой, без мужа («старая дева, короче») и что музыкалка – единственное, что у нее есть в жизни. Так оно и было: она была какой-то совсем оторванной от мира, она жила музыкой и нами, балбесами.
Так и доучились мы до выпуска. Большинство радостно распрощались с музыкалкой. Незадолго до выпускного экзамена она сказала мне:
— Ты собираешься поступать?» — имелось в виду музучилище. — Так ты можешь еще год поготовиться, на фортепиано поступить – вполне есть перспектива».
Меня эти слова прямо изумили. Аполлониха сказала, что у меня есть шанс! Я не собиралась поступать на фоно, но сам факт! Она так сказала!
Я встретила ее лет через десять – выбирала в ларьке какую-то безделушку. Меня окликнула продавец:
— Оля? Гурбанова?
— Инна Аполлоновна?
Я была ошарашена. Увидеть Аполлониху в ларьке с мелочевкой! Это было неожиданно до степени невероятности.
— Не бери эту ерунду. На, возьми лучше, – она всучила мне горсть мандаринов. – Как ты? Окончила университет? А я вот здесь теперь… Так получилось.
Это было в конце девяностых. Бесплатный дополнительный инструмент в музыкальной школе сократили, а другого места Аполлоновне не нашли – нет профильного образования. «А певицы у нас не нужны». Подруга пристроила ее сюда. «Надо же где-то работать», — вздохнула она.
И позвала к себе в гости: оказалось, что мы жили недалеко друг от друга. Я приходила к ней пару раз домой. Разливая чай по красивым чашкам, она поделилась: «У меня горе. Мама умерла. Год назад. Приезжал в гости бывший муж. Он ничего не понял. Не понял, почему я еще горюю». Она потеряла то немногое, что у нее было в жизни: единственного близкого человека и любимую работу. Тогда мне эта внезапная откровенность была еще непонятна, ведь тогда я еще никого и ничего не потеряла…
Вспоминали про школу. Инна Аполлоновна помнила всех: кто, когда и где опозорился или блеснул на экзамене, кто куда пошел дальше учиться. Она напомнила мне, что я заныкала ее листок с гаммами (аппликатура!) – действительно большая ценность по тем временам. А я просто не решилась отдать его через месяц: просрочила, а она не спросила. И я не решилась выбросить этот листок до сих пор…
Я попросила ее поучить меня вокалу, мы попробовали. Но нет. Это была все та же Аполлониха: все так же громко и непонятно. Вскоре мы переехали, и больше я ее не видела.
А еще лет через восемь я купила себе цифровое фортепиано, полноразмерное, с подвесными клавишами. Все как надо. Достала свои ноты, желтые, потрепанные, где-то местами криво от руки подписанные… И вот тогда я услышала, как безбожно блямкаю, как неровно, с какой-то отчаянной хромотой выскакивают звуки, пытаясь связаться во что-то похожее на музыку. И поняла, что лучше играть едва ли буду. Но теперь я знаю, я слышу, как должно быть. Я получаю удовольствие, когда что-то получается у меня, я радуюсь, когда слушаю настоящих музыкантов. Спасибо тебе за это, Инна Аполлоновна. Где ты теперь?..
Об авторе:
Ольга Николаевна Шадрина (г. Новосибирск)
Немного о себе: «Мне 49 лет. Я работаю учителем-дефектологом. Высылаю два рассказа-воспоминания о своем музыкальном детстве и музыкальной школе».
