Голос
— Снова ваш поклонник пришел! – хохотнула медсестра Оленька, заглянув ко мне в кабинет. — Сидит в холле, сосредотачивается, даже глаза прикрыл.
— Что, опять? Да он недавно был! Вроде все вопросы обговорили.
— Деньги за прием платит, значит, пусть ходит! – Оленька откровенно веселилась. – Опять заранее явился! Медитирует в кресле.
Мой пациент Степан Петрович Земляникин – симпатичный парень тридцати пяти лет, с необычной пижонской стрижкой на темных густых волосах и модной элегантной небритостью Бандераса. Всегда дорого и красиво одетый в стиле дефиле ведущих трендов, пахнущий бутиками и утонченностью модного мира, учтивый и улыбчивый, да к тому же еще известный в городе ведущий популярной программы на телевидении. Ну как такой человек может остаться незамеченным? Он приходил ко мне на прием с завидной регулярностью и, словно механизм, заведенный ключиком, почти автоматически повествовал ровным и хорошо поставленным голосом о своих несущественных, большей частью надуманных проблемах. Медицинский персонал давно перевел его в категорию постоянных клиентов и с интересом наблюдал за появлениями яркой звездной персоны на небосклоне нашего скромного медицинского центра, обсуждая и до мелочей разбирая внешность, гардероб и манеры Степана Земляникина, а также его бурную личную жизнь, больше известную со страниц интернета. В клиентской базе напротив его фамилии бдительные администраторы давно установили примечание «особенный» с восклицательным знаком, видимо, предупреждающее о его некоторых странностях. Окрашено это слово было в зеленый цвет, что сигнализировало об отсутствии агрессии и опасности для окружающих.
Каждый месяц, возможно и чаще, Степан Петрович записывался ко мне на прием, приходил заранее и ожидал в кресле с прикрытыми глазами.
— Ему, наверное, поспать негде или обеденный перерыв хочется провести в условиях комфорта! – не сдавалась Оленька с хитрой многозначительной ухмылкой. — А он вам ничего такого не предлагал? Подозреваю, что он в вас влюбился!
— Не говори ерунды, у меня двое взрослых детей, и я старше! – приструнила я разговорившуюся медсестру. – Я к нему за последнее время так привыкла, что отношусь почти как к родственнику. Да и он со мной искренен, у нас сложились очень доверительные отношения. Думаю, ему после разговора со мной становится легче. Бывает же такая зависимость, когда нужно, чтобы доктор, которому веришь, сказал, что у тебя все в порядке. А я и есть такой семейный врач с большим диапазоном возможностей, именуемым терапией.
— У нас тут один такой фрукт уже есть, ходит регулярно к онкологу показывать одну и ту же родинку на интимном месте. Тоже зависимость! Какая-то у нас клиника зависимостей, а нарколога и психиатра в штате нет!
Земляникин, которого я по его же просьбе давно называла просто по имени, сидел напротив меня в ярком салатовом бомбере, полосатых сине-зеленых укороченных штанах, кедах на нереально толстой подошве, смотрел чистым незамутненным взглядом светло-серых глаз и нес откровенную пургу, нашпигованную нелепыми жалобами на каждую клеточку своего организма. Мне подумалось, что у яркой личности, выбравшей настолько веселые тона в одежде, априори не должно быть грусти, маниакального самокопания и тошнотворной придирчивости к себе. Такой человек должен искрить, раздавая позитив направо и налево. А тут все разговоры сводились к тому, как он глотнул с напряжением или чихнул лишний раз, что где-то кольнуло или стрельнуло, а, может, показалось. Это противоречие усиливало очевидные странности и наводило на разные мысли. Я снова просматривала его медицинскую карту с множеством анализов, все больше приходя к выводу, что парня с таким здоровьем нужно незамедлительно отправлять в космос.
— Что с вами происходит? Какое-то нагромождение исков к собственному здоровью. Депрессия? Вы как будто на жизнь свою жалуетесь! Что вам мешает быть счастливым? Какие мысли грызут? Неужели вам, молодому, красивому и успешному, нечем заняться? Вы же отравляете себе существование! – в какой-то момент не сдержалась я, на полуслове оборвав его нескончаемый словесный поток, но вовремя взяла себя в руки.
— Единственное, чего вы не делали в этом году, это рентген. Я выпишу направление, хотя легкие – единственный орган, к которому с вашей стороны претензий пока не было.
— Вы правы. «От счастья до депрессии одна мысль»! Это еще Спиноза заметил. Извините. Восхищаюсь, как долго вы меня терпите. Честно говоря, сам себе противен, – Степан немного помолчал, словно собираясь с силами сказать что-то важное. Я уловила появившееся в воздухе легкое напряжение и не мешала ему.
– Я поздний и долгожданный ребенок, всегда был маминым любимчиком, – он начал медленно говорить, оценивающе и внимательно поглядывая на меня, пытаясь понять, не делает ли ошибки. – Когда в жизни всё для тебя и вертится исключительно вокруг тебя, то мало ценишь то, что имеешь. Это было нормой и обыденностью моего бытия. Сырники и горячие блинчики на завтрак, творожок и деревенская сметана с рынка, причем обязательно утренний привоз, тонкие ломтики свежей прохладной ветчины с белесыми прожилками жира и икра в хрустальной розеточке. Ко всему прочему не менее трех сортов вкуснейшего домашнего варенья и горячий свежеприготовленный хлеб собственной выпечки, который мама ставила в духовку ночью. От этого чудного дразнящего запаха, беспрепятственно заползающего ко мне в спальню, было так приятно просыпаться. Мне казалось, да что там говорить, я был уверен, что мама все это делает исключительно потому, что ей так нравится. Я считал, что она ранняя пташка и просто не любит спать по утрам, вскакивая ни свет ни заря и мчась на рынок в любую погоду, причем неважно, что за бортом: дождь, снег или ветер, – все в удовольствие. Она творила для меня завтрак, тихонько исполняя какую-нибудь известную оперную арию. У меня никогда не возникало сомнений, что её утреннее уютное пение принадлежало только мне и никому больше. Сейчас мои воспоминания о детстве – это запах горячего хлеба и ее волшебный голос.
Я никогда не задумывался, почему мама никогда не садится завтракать вместе со мной, а перекусывает позже, в основном доедая то, что осталось. Семья наша принадлежала к среднему достатку, но я всегда был лучше всех одет, и мои запросы были в приоритете. Мама работала в оперном театре. У нее был чудный голос неповторимого тембра. Она умела очень хорошо им управлять, делая то хрупким и звонким, как хрусталь, то наоборот, мощным и чувственным или нежным, обволакивающим, словно подшитым мягким бархатом. Я никогда не встречал голосов с подобной звуковой окраской. Ее богатое и сочное меццо-сопрано звучало с такой полнокровной музыкальной палитрой, что слова становились совсем неважными. Когда мама пела со сцены, даже у меня, привыкшего к ней с детства, сразу просыпались мурашки и начинали свои забеги по всему телу. Глубина и мощь ее голоса потрясали и не оставляли равнодушными никого.
Звуки, летящие по утрам, перебиваемые время от времени глухим постукиванием посуды или легким хлопаньем дверцы холодильника, были совсем другими. Мне казалось, что если душа может петь, то она поет именно так, как мама по утрам: негромко и тепло, доставая до самого сердца.
В театре мама никогда не была солисткой и состояла только в хоре, объясняя это противоречиями то ли с главным режиссером, то ли с дирижером. Для меня до сих пор необъяснимо, почему такой талант не был оценен по достоинству, и о настоящих причинах я могу лишь догадываться. Помню, в детстве я даже немного стеснялся ее работы. Мне мечталось видеть маму на сцене под светом софитов, чтобы были аплодисменты и восторженные зрители, цветы и прочая атрибутика самого успешного успеха. Чтобы просто стоять недалеко и наслаждаться моментом. Увы, этого так и не случилось.
Отец много времени проводил в командировках, работая снабженцем на крупном заводе, и мало влиял на нашу жизнь своим присутствием или, что случалось чаще, отсутствием.
Я рос настоящим баловнем судьбы, таким мальчиком-мажором, у которого всегда было все самое лучшее. Только мысли, какими усилиями все это дается маме, мою голову никогда не посещали. Брать у меня получалось гораздо лучше, чем отдавать. Ценить не получалось совсем.
Мама без устали таскала меня с раннего возраста в музыкальную школу, и я весьма успешно обучался по классу аккордеона. Мамины гены пробивались, не обращая внимания на мою непроходимую лень. У меня получалось, и я даже какое-то время помышлял стать музыкантом, создав еще в школе свою группу. Мы увлеченно выступали на конкурсах, праздниках, в подземных переходах до тех пор, пока в моей жизни не появилось телевидение, которое вмиг отрезало все остальное.
В личной жизни тоже случались сложности, особенно если вдруг что-то начинало происходить не так, как мне хотелось. Я долго и трудно расставался с девушкой, которую любил, или мне так казалось на тот момент. Вернее, она со мной расставалась, а я изо всех сил этому сопротивлялся. Мои аргументы заканчивались, а ее точка зрения никак не менялась. От навалившихся переживаний, напоминающих бесконечное хождение по краю бездны с неминуемым крахом, я не соскочил с катушек, не ушел в себя и даже не запил, хотя попытки были. В очередном порыве гнева среди кипящих и бурлящих разборок я бросил фразу, что не здоров. Если конкретнее, то сказал, что у меня рак легких, и жить осталось недолго. Вот такие родились искрометные фантазии на фоне полной безысходности. Да, был не прав, наверное, но цеплялся из последних сил, используя все средства, как на войне, и этим себя оправдывал. Сработало. И все поменялось, как по мановению волшебной палочки. Буря улеглась, а девушка осталась, окружив меня вниманием и заботой. Все капризы и сложности моего характера стали списываться исключительно на болезнь. Жизнь заиграла новыми красками. На этом можно было остановиться, но я вошел во вкус «Остапа понесло». Как говорится, гуляй нога, швыряй песок! И я швырял налево и направо, с удовольствием наблюдая за реакцией друзей и знакомых. Неизлечимая болезнь, особенно онкология – это как лакмусовая бумажка, своеобразная проверка на вшивость. И я начал проверять, как люди ко мне относятся, радуясь новым открытиям или проглатывая разочарование от того, что совсем не знаешь людей, которых, казалось, хорошо знаешь.
Некоторые звонили и предлагали помощь, неожиданно проявив участие в моей судьбе. Кто-то исчез из видимости совсем, а случайно встречаясь на улице, опускал глаза и старался побыстрее пройти мимо, ссылаясь на большую занятость. Я тогда только пришел на телевидение, но старт был довольно успешным, я уже начал делать свою программу. Некоторые недруги и оппоненты по работе вдруг приобрели такой сахар в голосе, что начали припудривать им содержание наших пространных бесед о смысле жизни, все чаще заглядывая в будущее моего проекта и непринужденно пытаясь себя туда вмонтировать. Такие вот неожиданные повороты. Все это развлекало, иногда даже откровенно веселило, наводило на размышления и помогало жестко сортировать оставшееся окружение. Конечно, я заигрался, переступив черту в охоте за адреналином. На основе своих психологических опытов я планировал написать бестселлер, предвкушая его обязательный фурор. Это продолжалось до тех пор, пока моя девушка из добрых побуждений не решила посоветоваться с мамой по поводу моего лечения и не сделала тот роковой звонок. Мама новости не перенесла. Обширный инфаркт. Она даже трубку после разговора не смогла положить, так и осталась сидеть с ней в руке, раздавая оглушительные короткие гудки в тишине квартиры.
После смерти мамы я узнал, что отец давно жил на две семьи, причем мы были вторым, не главным, скорее запасным командировочным вариантом. Он быстро сменил привычный кочевой образ жизни на долгожданный оседлый, и я его больше не видел. С девушкой мы тоже расстались, потому что слишком много накопилось между нами неправильного, не позволяющего дальше быть вместе. Я остался совсем один. Больше не было запаха горячего хлеба, творога с рынка, нежности утренних песен. Депрессия, понимание, что попал в точку невозврата и чувство чудовищной вины, замешанной на мальчишеской шалости и банальной глупости, придавили словно плитой. Поначалу мамин голос постоянно звучал в моей голове, и я мысленно беседовал с ней, вымаливая прощение. Это было такой тонкой ниточкой, соединяющей меня с беззаботным прошлым. Спустя время я стал забывать ее голос. Для меня это выглядело так, будто уходит часть души, а я ничего не могу с этим поделать. В один прекрасный момент ниточка оборвалась. Совсем.
В вашу клинику я позвонил случайно, нужна была справка для бассейна. Набрал номер и оторопел. Звучал мамин голос, завораживающий, певучий, манкий, с легким шелковистым придыханием. В голове случилось минутное помутнение, я даже сказать ничего не смог, трубку положил. А потом снова набрал номер, записался на прием и попал к вам. Ваш администратор Анна Павловна говорит голосом моей мамы, ну или очень… слишком похожим! Даже предположить не мог, что такие совпадения возможны. Дальше, думаю, объяснять ничего не надо. Я просто прихожу в вашу клинику, когда становится совсем тяжело, и нет никаких сил удерживать баланс, сажусь на диван, закрываю глаза, слушаю голос и улетаю в свое самое счастливое время. И это лучше любой терапии, лучше любых лекарств, это вытаскивает и спасает. Я пленник прошлого, где все по-прежнему хорошо, и мама есть. Я иногда думаю, что она специально привела меня к вам. Только пока не знаю, зачем. Может, чтобы я всем этим поделился? Кто-то из великих сказал, что твое тело движется туда, куда стремится твоя мысль. Поэтому я тут… телом и мыслями! Извините, если утомил, но мне после этого откровения стало гораздо легче…
Степан виновато улыбнулся, пружинисто подскочил, поправив бомбер цвета свежего весеннего салата, взял направление на рентген и вышел, оставив меня наедине с его непростым, но честным рассказом и моими противоречивыми, сбивчивыми впечатлениями, разбередившими смутную горечь на дне душевного колодца. Его откровения не отпускали весь день. Меня штормило и постоянно отбрасывало на острые камни этой истории, искусно переплетающей рай и ад душевного состояния еще совсем молодого человека. Нарастало угнетающее чувство тревоги и ощущение обязательной неминуемой расплаты за слишком серьезные вещи, которыми шутить нельзя.
— У твоего пациента затемнение в легких. Боюсь, что прогноз плохой. Нужно срочно отправлять к онкологам! — в коридоре клиники на меня буквально налетел наш опытный и седовласый рентгенолог. – Фамилию его подзабыл, а снимки уже у тебя на столе.
Эту новость я восприняла почти как должное, словно уже была к ней готова. Вот он, кармический ответ Вселенной. Приклеил себе диагноз рака, теперь получи и распишись, даже локализация та же. За то время, пока я добралась до своего кабинета, в голове все смешалось в пенистый омлет, а потом друг за другом начали выпрыгивать соображения про обязательно прилетающий бумеранг, про материализацию мыслей и про то, что все мы архитекторы своего будущего. Я схватила в руки снимок с большим затемнением в центральной части, не оставляющий сомнений в грозном диагнозе, и именно в этот момент в дверях возник Степан Земляникин. Что-то в нем неуловимо поменялось. Может, по-новому заиграли глаза или появилась совсем другая, открытая лучистая улыбка. От него веяло умиротворением и спокойствием. Не было и намека на напряженность прошедшего дня.
— После вчерашнего протирания скелетов в моем шкафу я будто оковы скинул. Мне давно не было так легко и хорошо. Спасибо, что выслушали. Иногда человеку просто нужен человек. Я проснулся другим, полным сил, открытым для творчества и новых отношений. И день сегодня такой замечательный, с утра все удается. Только что дал согласие на новый интересный проект. Все хорошо, жизнь продолжается!
Я должна была ему все рассказать и не могла, только беспомощно улыбалась в ответ, сжимая снимок до побеления пальцев. Во рту сушило, а внутренний голос таинственным шепотком предлагал сделать это когда-нибудь в другой раз, но точно не сегодня.
— Мне ночью мама приснилась. Впервые за долгое время. У нее там все хорошо, и она совсем не сердится, — продолжил Степан. – Она пела мне, как в детстве, и я ей тихонечко вторил. Уверен, не просто так я попал в вашу клинику, и я, кажется, понял, зачем.
— Да, не просто так, – я собралась с силами. – Только пообещайте не волноваться…
Мой взгляд остановился в нижнем углу рентгенограммы на бумажной наклейке с данными пациента. Там была другая, незнакомая мне фамилия.
В кабинет быстрым шагом влетел рентгенолог и молча, немного суетливо, поменял снимки, вручив мне черно-белую картинку абсолютно здоровых легких.
— А я и не волнуюсь, ни капельки! – Степан поправил рукой идеальную стрижку и улыбнулся. – Может, сегодня поужинаем вместе?
Недоразумение
Она
«Ты сплошное недоразумение!» — часто говорила мне мама. Она повторяла это, когда я тащила с улицы бездомных котят или по собственной воле тратила деньги, выданные на школьное питание, на конфеты для дворовых приятелей. Когда умудрилась облить вишневым соком двухмесячный труд портнихи – невероятно красивое кружевное кипенно-белое выпускное платье еще до выхода из дома, а потом вытащить на вступительном экзамене единственный невыученный билет. Поначалу мама пыталась бороться с особенностями моей непрактичности, потом оставила этот проект, осознав его полную бесполезность.
— Все, Липа, не могу больше! – сказала мама, когда я привезла ей в подарок из поездки в Калининград потрясающие австрийские туфли цвета бургундского вина, но почему-то на одну ногу. Мама крутила в руках изящные лодочки, издающие легкий приятный аромат качественной кожи и едва сдерживала слезы. – Состояние такое, будто я устала отстреливаться от твоей вечной непредсказуемости, или патроны вдруг закончились. И запас прочности тоже. Никогда не жалуйся на судьбу. Боюсь, что ей с тобой тоже не сильно везет.
Я взяла из маминых рук злополучные туфли, и в голове сразу начал зреть план, как можно их оригинально использовать, например, вместо вазы для собранных сухих цветов. Сразу возникли очертания букета, обязательно с рубиновыми вкраплениями, эффектно погруженного в яркие лодочки. Странное дело, но фантазии в моей голове безудержно рвались наружу, когда дело касалось творчества.
— Ты меня совсем не слушаешь! – мамин голос вернул к реальности. – Это все из-за твоего имени. Как корабль назовешь, так он и поплывет. Черт дернул назвать тебя Липой в честь любимой бабушки. У тебя, наверное, с детства комплексы по этому поводу?
— Абсолютно никаких. Алипия – интересное женское имя. Не устаю радоваться, что я не Олимпиада или Евлампия.
У меня и правда не было никакой неприязни к своему имени. Всегда и везде меня сразу запоминали и никогда не путали. А я давно изучила все, что известно о красивом одноименном дереве, и меня тут тоже все устраивало. Быстро растущее, крайне выносливое, да еще и источающее нежный медовый запах.
В детстве каждый ребенок старается быть на кого-то похожим. Я стремилась быть липой и не находила в этом ничего странного. У мамы существовало несколько иное мнение, но это мне совсем не мешало наслаждаться жизнью.
Я училась на физмате Политехнического института, исполняя давнюю мамину мечту. Поступить туда оказалось гораздо легче, чем постигать гранит науки, по крайней мере, для меня, с детства сочиняющей стихи, делающей неплохие портретные зарисовки и относящейся, конечно, к лирикам, но по очередной непонятной ошибке заблудившейся среди физиков. Мама была уверена, что, учась в таком институте легче выйти замуж и найти достойную работу.
В институте шла бурная подготовка к игре в КВН с соседним факультетом. Я была в команде, и мои способности в рисовании и написании текстов использовались по максимуму. Я дневала и ночевала в актовом зале, а самые продвинутые физики-одногруппники писали за меня работы, умудряясь как-то сдавать пропущенные мной коллоквиумы.
Долгожданный день нашего интеллектуально-юмористического состязания выдался ветреным и морозным. Я вылетела из подъезда, максимально концентрируясь на том, чтобы не упасть на скользком льду, и помчалась на автобусную остановку, срезая дорогу через двор. Снег, подхватываемый нервными порывами ветра, залеплял глаза. Я ринулась по наикратчайшему пути, лавируя между соседским бельем, очень некстати развешенным прямо тут, на веревке. Окаменевшие от холода тяжелые штаны неожиданно оказались непреодолимой преградой. Вернее, я сама в них воткнулась на полной скорости, получив полные ощущения стыковки с острыми каменными выступами бетонной стены. Лоб был разбит в кровь, лицо отекало с бешеной скоростью, превращаясь в синий помятый баклажан. Внутренний голос шептал, что для своей КВН-команды я уже все сделала, и судьба теперь специально убирает меня с дороги, чтобы не спугнуть победу.
В травмпункте сидел симпатичный темноволосый молодой человек с разбитым лбом цвета зрелой сливы, очень напоминающим мой собственный.
— О, закон парных случаев! – воскликнул травматолог, прошагавший мимо нас по коридору.
Мы с парнем посмотрели друг на друга и засмеялись. Сразу почему-то стало легко и весело, словно знаем друг друга сто лет.
— Думаю, что мы подружимся! — я протянула ему руку и представилась.
Он
Мой вчерашний день складывался удачно. Я успел закончить все дела в институте и не выпасть из графика защиты диплома, назначенной на следующее утро. Решился вопрос с моей практикой, и через неделю я должен был стартовать в экспедицию в Заполярье, куда давно рвался и где хорошо знал большую часть группы. Я – без пяти минут орнитолог, будущий обладатель редкой и интересной профессии. Не могу сказать, что с детства грезил изучением птиц. Если быть уж совсем откровенным, то о существовании такой специальности мне поведал приятель, легко уговорив поступать именно туда. Перспектива показалась мне светлой, а путь несколько извилистым, поскольку на тот момент я готовил совсем другие предметы. В итоге, я поступил, а друг провалился. Название моей профессии обычно вызывает неподдельный интерес, а друзья искренне сожалеют, что я не связал свою жизнь с музыкой. Я с детства пишу песни и играю почти на всех музыкальных инструментах, не имея никакого специального образования. У меня абсолютный слух, и он решает все за меня сам. Честно говоря, я и институт выбирал с одной целью, чтобы учеба не сильно напрягала и не мешала заниматься любимым делом. Неожиданно для себя я попал в совершенно новую среду, наполненную экспедициями, научными находками и блестящими учеными, фанатично преданными своему делу. Меня затянуло.
Если вчерашний день оказался удачным, это говорит лишь о том, что он пусть хорошо, но уже закончился. Ночью я долго крутился и никак не мог уснуть, беспрестанно проговаривая про себя отполированный текст дипломной работы. С этим же текстом в голове я в темноте отправился в туалет, сознательно не включая свет, чтобы не сбить едва наметившиеся зачатки сна. Я выставил руки перед собой, чтобы нащупать дверь. А дверь на мою беду оказалась открытой и прошла четко между раскинутыми руками, встретив лоб громким отрезвляющим ударом. Больше я уже не уснул, пролежав до рассвета с замороженной курицей на лице. Утром зеркало бесстрастно сообщило, что курица не помогла. Лоб надулся большим фиолетовым пузырем, медленно сползающим на глаза, превращая меня в очковую змею с ярким неповторимым окрасом. День ломался бесповоротно и окончательно. Идти в люди с таким лицом было категорически невозможно.
Я сидел в травмпункте в ожидании своей очереди. В коридоре уже никого не было, когда появилась она. Сначала я увидел веселые прыгающие рыжеватые кудряшки, заигрывающие с тусклым светом унылых больничных лампочек, потом глаза – смешливые, живые, искрящиеся то ли от радости, то ли от непонимания, что можно делать в этих угрюмых, ободранных стенах. Девушка сияла, словно проглотила атом солнца, совершенно не вписываясь в эту мрачноватую обстановку. Я не понимал, зачем она здесь, пока «кудряшка» не подошла поближе. Её лоб, похоже, пострадал аналогично моему, только еще с рассечением и следами крови на лице и одежде. Мимо прошедший врач отпустил на эту тему какую-то остроту, а я понял, что в институт сегодня точно не пойду. И никуда не пойду без нее.
— Липа! – она села рядом и протянула мне руку. – Думаю, что мы подружимся.
— Филин! – я назвал почему-то фамилию и затем некстати добавил. — Орнитолог.
Она захохотала, закинув голову назад, и мне почудился легкий ненавязчивый аромат цветущей липы. Я ни о чем не спрашивал, а только сидел в соседнем кресле и тоже громко засмеялся, забыв про все свои ночные перипетии, мечтая лишь о том, чтобы это состояние внезапно обрушившегося счастья никогда не заканчивалось. Я не заметил, как мне выпустили накопившуюся кровь и наложили повязку.
Она
Врач быстро наложил на мою рану три аккуратных шва и намотал на голову повязку «раненого бойца», потому что пластырь изволил закончиться очень не вовремя. Волчком крутилась только одна назойливая мысль – дождется меня орнитолог Филин или нет. Ему так подходила эта фамилия, что про имя я даже не спросила. Он и правда напоминал крупную лохматую птицу с пронизывающим взглядом серьезных глаз.
Орнитолог прибывал на том же месте, где я его и оставила. Мы посмотрели друг на друга и снова захохотали.
— Вы потрясающе выглядите, Липа! – заявил он.
— Правильно, лесть обязательно должна быть грубой, Филин! – почти пропела я.
Весь день мы провели вместе. Веселье сменялось уютным молчанием. Среди тишины мы, не сговариваясь, начинали говорить одно и то же и снова смеялись. У меня не было сомнений, что это мой человек. Нас называли светофорами и фонарями за фиолетовые лица, но это было так здорово – светофорить вместе и с легкостью переносить несовершенство внешнего вида. Мы каждый день гуляли, обсуждая все на свете и убеждаясь, что смотрим в одном направлении. Вскоре наши синяки начали цвести, превращаясь в радугу и вызывая еще большее количество острот у окружающих.
— Мы победили в КВН! Все твои тексты и шутки сработали! – восторженно набросилась на меня одногруппница. – Куда ты пропала? И почему такое странное лицо?
— Меня укусил орнитолог! – я подхватила птичьего специалиста под руку и потащила дальше, оставив подружку в недоумении.
Филину предстояла длительная поездка в экспедицию по изучению миграций птиц, и я решила срочно познакомить его с родителями. По этому поводу удивленная мама даже накрыла стол, разглагольствуя на тему, что же не так с человеком, рискующим связать со мной свою жизнь. Услышав, что он орнитолог с побитым лицом, птичьей фамилией и любовью к музыке, которой не имеет возможности заниматься, все остальные вопросы сами по себе отпали.
Филин позвонил в дверь, как только часы пробили назначенное время.
— Ты что, в подъезде выстаивал, чтобы явиться минута в минуту? – съехидничала я, и по виноватой улыбке поняла, что попала в точку.
Он вытащил из газетного кулька пять подмороженных красных гвоздик для мамы, одна из которых сразу обломилась, повесив на бок грустную яркую головку, потом достал из сумки небольшую фигурку птицы филина, искусно вырезанную из липы, и протянул мне.
— Раздевайся! – скомандовала я и нырнула в комнату.
— Теперь мне все понятно! – мама задумчиво крутила сломанный цветок. – Нас ждут недоразумения в квадрате. Чует мое сердце! Ну где это видано, чтобы при таком обилии физиков, найти орнитолога?
Я вернулась в коридор. Уже почти раздевшийся Филин снова одевался.
— Ты извини, не могу остаться. Совсем забыл, к завтрашнему дню нужно кое-что доделать в дипломной работе.
Он
Надо же, ее зовут Алипия. Она полностью соответствует своему имени. Это так красиво и нестандартно. Это так неожиданно, когда имя звучит мелодией, разливая внутри тепло, а губы растягиваются в улыбке только потому, что она рядом.
Я стоял в телефонной будке возле ее дома и упрямо набирал нужные цифры. Трубка упорно отвечала короткими гудками. Я заметно нервничал, понимая, что ранним утром буду уже в дороге, а уехать, не попрощавшись, не могу. Вдруг дверь подъезда распахнулась и появилась Липа собственной персоной в смешной нахлобученной мохнатой шапке и элегантном бирюзовом пальто, накинутом прямо на легкий домашний халатик. В руке она крепко сжимала ручку мусорного ведра, как маятник раскачивающегося на безжалостном ветру. С победным криком я покинул будку и бросился навстречу. Алипия от неожиданности совершенно растерялась и даже уронила свое ведро. Я что-то быстро-быстро говорил ей про свои чувства, выстреливая словами, словно в меня вмонтировали автомат Калашникова, боясь не успеть сказать самое важное. Она молчала и только зябко куталась в легкое пальтецо, внимательно слушая мою несвязную речь, а я не мог придти в себя от счастья, что снова вижу ее. Непонятное напряжение с ее стороны я связал с тем, что холодно, и интуитивно потянулся к девушке, чтобы прижать к себе и поцеловать. Ответная реакция обескуражила. Липа резко дернулась и с изменившимся лицом отскочила от меня на безопасное расстояние. Я оторопел, потом развернулся и молча пошел на автобусную остановку, пытаясь унять заскулившее сердце. Не знаю, что во мне взыграло – долгое ожидание с нервозным накручиванием телефонного диска или усталость предыдущих дней. Никто и никогда меня так не отталкивал. Да ничего плохого я в общем-то и не сделал, только поделился сокровенным.
Она
— Ты сплошное недоразумение, мама! Неужели не видишь, что на улице плюсовая температура? Одела детей как на Северный полюс, с них уже семь потов сошло! – выговаривала мне дочь, забирая внуков домой.
– А то, что я сижу с твоими детьми третий месяц вместо садика, это не недоразумение? А то, что мы гуляем во дворе уже третий час в ожидании, а ты не торопишься – не недоразумение? А я ведь заранее предупредила о важной встрече, на которую теперь безнадежно опаздываю.
– Мама, не будь эгоисткой! У меня серьезная работа, а это, между прочим, твои внуки! Ты же мечтала о них или я заблуждаюсь? Правильно бабушка говорит, что ты постоянно болтаешься на своей волне, не включаясь в ситуацию. Кредо такое?
Наверное, со мной и правда непросто. Я давно смирилась с ироничными комментариями и прозвищем «Миссис Казус», привычно принимая непонятные выверты заигравшейся судьбы. Закончив сложнейший физико-математический факультет и ни дня, не отработав по специальности, я продолжала писать никому не нужные стихи и делать роскошные букеты из сухоцветов, которые в основном дарила, так как совсем не умела продавать. Это было предметом семейных шуток, наряду с легендой о поющем орнитологе Филине, который улетел, но забыл вернуться. Об этом особенно любила рассказывать мама, каждый раз добавляя все новые краски. С первым мужем-физиком я развелась очень быстро из-за абсолютно разных взглядов на жизненные ценности, второй сам ушел к студентке третьего курса, сообщив, что я слишком быстро постарела. Да, действительно, жены стареют просто стремительно, в отличие от студенток третьего курса, которые не стареют никогда. Я осталась без работы и с ребенком на руках. Тяжелое время. Бралась за все, что давало возможность заработать, кроме ненавистной физики. Все лучшее – для ребенка. Я изо всех сил старалась, чтобы дочь никогда и ни в чем не нуждалась. У меня получилось.
Удача пришла, откуда не ждали. Подруга пригласила под Новый год к себе на новоселье, куда я с удовольствием отправилась, забыв на столе бумажку с точным адресом. Роскошная корзина с зимним букетом из мягкой искусственной хвои, ярких игрушечных яблок и конфет, отбеленных еловых шишек, присыпанных переливающимся искусственным снегом, оттягивала руки. Я блуждала по новому микрорайону с этим плетеным коробом, тяжелеющим с каждым шагом и не дающим нормально двигаться. Мороз усиливался, ноги совсем закоченели, и я заскочила погреться в близлежащий магазинчик с непонятным названием «Хенд мейд». Внутри было все, что я так люблю: какие-то неординарные мелочи, сделанные своими руками: глиняные кружки, ажурные салфетки, цветочные композиции. Глаза разбегались, я никогда не встречала в продаже ничего подобного.
— Божественно! – хозяйка необычной лавочки даже выскочила из-за прилавка. – Вы эту красотищу на реализацию принесли?
В ответ я утвердительно мотнула головой, понимая, что новоселье сегодня точно пройдет без меня, но появился хороший шанс избавиться от шишечно-елового букета. Я взгромоздила корзину на стол и не без удовольствия отметила, что мое произведение на фоне скромного обаяния всего остального выглядит по-королевски.
Выйдя на улицу с заметно улучшимся настроением и свободными руками, я, не успев дойти до остановки, обнаружила в кармане бумажку с нужным адресом.
Подружка, знающая меня с детства, со смехом отмахнулась от моих скомканных объяснений по поводу опоздания и отсутствия подарка, торжественно объявив гостям, что пожаловала сама миссис Казус. Кто-то из присутствующих тихо поинтересовался, кто эта миссис по национальности. Остальные в ответ захохотали, встретив мое появление бурными аплодисментами.
А на следующий день позвонили из магазина, сообщив, что моя корзина продана за какие-то нереальные деньги и нужно срочно привезти еще. Последние две недели перед праздниками я с утроенной энергией творила новогодние композиции и челноком металась между домом, превращенным в мастерскую, и магазином. Потом зимние букеты сменились на весенние, а еще через какое-то время на летние. Мои творения оказались необычными и востребованными. Жизнь стала налаживаться.
Я летела по скользкой улице на встречу с директором городской Арт-выставки и страшно опаздывала. Голова пыталась просчитать, как сегодня еще успеть сдать пальто дочери в химчистку и забрать сапоги мамы из ремонта. Нога на скорости зацепила кусок плотного льда, и я, не успев вовремя сориентироваться, продолжила свое стремительное движение вперед, уже больше напоминающее полет с печальным и предсказуемым приземлением. Ноги циркулем разлетелись почти в шпагат, носом я воткнулась в грязный снег, шапка улетела в неизвестном направлении, из глаз от боли и обиды брызнули слезы. Именно в этот момент, в двух метрах передо мной с грохотом приземлился скатившийся с крыши огромный ледяной айсберг, фейерверком разбросавший во все стороны острые колючие кусочки. Сомнений в том, что падение сохранило мне жизнь, не было. Слезы высохли мгновенно.
— Я остановился только на секунду, чтобы прикурить! – с другой стороны упавшей глыбы стоял потрясенный мужчина. – Спасибо, тебе Господи! Ни за что теперь курить не брошу.
Он подбежал поближе и начал меня поднимать. Голеностоп болел и раздувался. Я кое-как встала на одну ногу, подняла глаза на товарища по несчастью или, наоборот, по счастью и увидела Филина. Повзрослевший, возмужавший, с седыми висками и по-прежнему пышной шевелюрой орнитолог стоял напротив меня и улыбался.
Он
Не ожидал, что судьба снова закинет меня в родные места. Уезжая отсюда почти тридцать лет назад в экспедицию, я пребывал в растрепанных чувствах и никак не думал, что останусь в Мурманске навсегда. Суровый лаконичный мир корявых низкорослых деревьев с мощными цепляющимися корнями, величественное и грозное незамерзающее Баренцево море, пронизанное перепутавшим что-то или просто заблудившимся теплым Гольфстримом, завораживали и повторяли мое настроение. Мы жили на базе, окруженные разбросанными овалами зеркальных озер, мхами и лишайниками, припудренными тонким слоем снега чуть ли не с конца лета. Вокруг были раскиданы крупные камни, если верить легенде, с «капельками крови» саамов-лопарей, жестко бившихся за свои земли. Там присутствовало все, что мне было нужно на тот момент. Край цивилизации. Край Земли. Безлюдье. Безвременье. Бесконечность. Открытые порталы. И полное осознание, что тут только природа и Бог. Меня полностью захватила «птичья» работа, я как-то сразу начал собирать материал для кандидатской диссертации, а потом продолжил работу и защитил докторскую. Кольский полуостров стал для меня вторым домом. Женился на милой девушке-орнитологе, приехавшей, как и я когда-то, на практику. А через пару лет она улетела домой в Сочи, сообщив в прощальной записке, что человек из солнечного города не в состоянии выдерживать долгую полярную ночь. Все правильно, лучше быть здоровой и жить в Сочи, чем страдать от вечной депрессии на хмурых курортах Заполярья. Я это принял, только петь совсем перестал. Коллеги шутили, что раньше я разрывал шаблоны, доказывая, что Филин – птица певчая, а теперь скатился до банальности, стал Филин как филин.
Я часто вспоминал смешную девчонку с прыгающими кудряшками и разбитым лбом. Странное стечение обстоятельств, сначала столкнувшее нас, а потом растащившее в разные стороны. Я хотел написать ей, но спохватился, что знаю только имя, да и точного адреса не помню.
Я спешил по делам и остановился лишь на секунду прикурить, как с крыши прямо передо мной съехала огромная глыба льда. На снегу лежала женщина, смешно по-балетному, вывернув длинную худую ногу. Кажется, она упала за мгновенье до схода снежной лавины, и это ее спасло. Я бросился на помощь, поднял ее, принялся отряхивать, хотел что-то сказать и не смог. Это была Липа, повзрослевшая девочка из моей юности. Я сразу понял, что она меня тоже узнала.
Мы сидели в том же самом травмпункте, что и много лет назад. Мимо ходил усталый седовласый врач и постоянно хмурился. А мы хохотали так, словно не было этих долгих тридцати лет, и мы расстались только вчера.
— Ничто не меняется в жизни! – заявил я.
— Меняется, лоб-то цел! – Липа потрогала едва заметный шрамик.
— Два лба целы! – улыбнулся я. — Почему ты меня никогда не искала?
— Я же не знаю твоего имени, Филин!
— А я твоей фамилии, Алипия!
Она
Мы сидели, обнявшись, в маленьком домике с огромным панорамным окном, выходящим на берег Баренцева моря, и, накрывшись одной шалью, завтракали под музыку Шопена. С тумбочки на нас оценивающе смотрела маленькая фигурка филина, вырезанная из липы, единственная ценная вещь, которую я взяла с собой.
Пучина бесновалась, забрасывая взбитую пену все дальше и дальше, а потом медленно уползала назад, целуя песок. Теплый край своенравного, надменного, темпераментного океана. Смотреть на это можно было бесконечно. Эмоции находились в полной синергии с наглеющими обезумевшими волнами. Где-то далеко остались стоны родни по поводу моего очередного безумного поступка. Их сменили правильный адреналин, зашкаливающая энергетика Териберки, охота за Северным сиянием, нереально вкусная рыба и очень теплые люди, живущие в холодном суровом климате.
— Ты еще не пробовала танцевать на пляже под звуки этих неприкаянных волн-громадин! – Филин старательно делал для меня бутерброд с икрой морского ежа. – Меня давно мучает один вопрос: почему ты тогда, при прощании шарахнулась от меня как от чумы? Я решил, что совсем не нравлюсь тебе.
— Меня мама чесноком накормила, такая у нее была профилактика гриппа. Я чувствовала себя огнедышащим драконом. А первый поцелуй и чеснок вещи несовместимые, вот и дернулась инстинктивно…
Он
Мы медленно брели по пляжу, наслаждаясь его первобытной безмятежностью и бесконечным северным закатом. Ветер, перестав стесняться, набирал силу, с каждым новым порывом оставляя на губах привкус океана и мелких кристалликов льда, принося то запах свежевыловленного краба, то вяленого ерша, то ягеля с ароматом грибов и весеннего салата. Алипия крепко держала меня за руку, словно боясь улететь, если вдруг невзначай отпустит. Я погрузился в новое ощущение умиротворения, в полной мере понимая, насколько коротка дистанция от прекрасного до непоправимого. Я пытался анализировать нашу удивительную способность безошибочно выбирать пути, ведущие к путаницам и неувязкам, преследовавшим нас, как ухабы по дороге к счастью.
— А ты почему тогда сбежал, так и не сев за накрытый для тебя стол? – Липа прервала мои размышления. – Твоя самоликвидация принесла мне боль.
— Я снял ботинок и обнаружил дырку на носке. Даже не дырку, дырищу, которую невозможно было спрятать. Глупость конечно, но мне тогда дурно стало от одного только представления, что скажет твоя мама, когда увидит еще и это безобразие!
Алипия начала неистово хохотать, а мне захотелось немедленно наесться чеснока и целоваться до одури, закрывая общие гештальты и штопая дырки прошлого. А еще захотелось музыки, чтобы снова стать поющим орнитологом Филиным.
Об авторе:
Марина Игоревна Соловьева (г. Нижний Новгород)
Автор романа «Усохни, перхоть, или Школа, которой больше нет» (2021), сборника рассказов «Разные двери» (2023), романа «Время неискушенных» (2024). Публиковалась в журналах «Нижний Новгород», «Сура», «Земляки», «Север», «Подъем», «Бельские просторы», «Традиции и авангард», «Русская мысль» (Париж).
Рассказ «Переходный возраст» был переведен на китайский язык и опубликован в русско-китайском сборнике «Хочу в семью» (2023).
В 2023 стала финалистом премии «Гипертекст» в номинации «Дебют»; дипломантом литературного конкурса «Петроглиф»; финалистом Форум-фестиваля «Капитан Грей»; Международного литературного конкурса «Данко» и т.д. В 2024 году стала финалистом конкурса «Современный российский рассказ»; лауреатом Международного литературного конкурса им. М. В. Исаковского «Связь поколений» в номинации «Малая проза»; дипломантом Международного литературного конкурса журнала «Литерра Нова» 2023/2024 и т.д.
Работает врачом.
