Александр Чех — поэт, прозаик, публицист, филолог, музыковед.
Родился 15 ноября 1959 года в Новосибирске, где живёт и по сей день. В 1981 году закончил механико-математический факультет Новосибирского государственного университета. Имеет степень кандидата физико-математических и доктора технических наук.
Стихи и проза печатались в журналах «Сибирские огни», «Новосибирск», «Русская словесность», «Восточный караван», «Слово\Word» (Нью-Йорк), газетах «Новое русское слово» (Нью-Йорк), «На дне» (Санкт-Петербург), альманахах «К Востоку от Солнца», «Солнечная пряжа», «Купола» и т.д.
Автор нескольких передач на новосибирском радио и видеофильмов. Один из создателей Новосибирского Дома Цветаевой, где выступает как декламатор и ведущий.
Филологические работы Александра Васильевича связаны с русским символизмом и поэзией Серебряного века, а также Владимира Высоцкого, Гюнтера Тюрка и других авторов.
Также Александр Чех является переводчиком и занимается переводом преимущественно англоязычной поэзии.
На стихи А. Чеха написано несколько романсов, авторами музыками для которых стали композиторы Илья Александров, Ольга Чистохина, Елена Минько, Игорь Муравьёв и другие.
Библиография:
- «Художник Клингзор» (Новосибирск, 1994; художник Евгений Назимко) — поэзия;
- «Скрипичный ключ» (Новосибирск: «Зов», 1999; художник Ольга Новикова) — поэзия и проза;
- «Привратник Небес» (Новосибирск: «Веди», 2008; художник Антон Кабаков) — поэзия;
- «Вровень с облаками» (Новосибирск: Дом Цветаевой, 2008) — стихи, 2-е издание (2009) — поэзия и проза;
- «Человек двоякодышащий» (Новосибирск: Дом Цветаевой, 2014; художник Антон Кабаков) — поэзия;
- «Русский плен. Невыдуманные истории» (М.: Издательские решения, 2020; художник Антон Кабаков) — проза.
Творчество:
* * *
Апрель чернит нам кровь, и снящиеся звёзды
волнуют более, чем шёпот в темноте.
И мы, из виду потеряв родные гнёзда,
и мы, светящиеся в сумраке бесслёзном,
спешим навстречу прибывающей воде.
Плывём — и сносимся течением, и ищем.
Готовим бакены — но лишь для пары глаз.
А лодка в тёмный лёд стучится днищем,
минуя пристани на старых пепелищах.
И зов без имени, в тумане, он — для нас.
* * *
И всё. Вниз лицом, прямо в сон.
И свет мимоходом потушен.
День выставлен, как телефон,
звонки его глуше и глуше.
За ним закрывается дверь,
а чуть погодя — и вторая.
И я на звонки теперь,
конечно же, не отпираю.
От звона дверное стекло
рассыплется лишь на рассвете,
как сны возьмёт под крыло
устойчивый северный ветер.
И вырвавшийся из недр
полярного мрака воздух
по утренней голубизне
весь день будет править повозку…
* * *
Лето, как море, плеснёт тебе в грудь,
вспенится ветер в твоих альвеолах.
Прошлое — берег. Отчалив, забудь
весь изнурительный, муторный волок.
С неба плеща, фосфористая синь
ноги подкосит, подмоет, как корни.
Вплавь за форштевнем грудины неси
зов, взлёт и лето в едином аккорде.
Поздний ужин
Опять закусываем вместе с Полночью
Она молча жуёт
очередной ломтик
срезанный с луны
Да и я не больно-то разговорчив
когда получаю наконец возможность
посмаковать время
маленькими глотками
Сонет для MW
Опять туман скрывает гребни скал,
Опять у чая привкус горьковатый.
Трава и тальники полупримяты,–
я видел, как их ливень полоскал.
Пока не брызжут из речных зеркал
лучи, а луг скрывает ароматы,
пока на синеву цветущей мяты
небесный не откликнется прогал,
поспи и ты. И пусть цветёт во сне
лабазник, весь унизанный жуками,
чабрец благоухает пусть вдвойне…
Проснёшься ты в пахучем, свежем дне
и позовёшь наверх, где мох и камень:
– Пойдём побродим рядом с облаками!
* * *
Что же, на сегодня достаточно.
Прежде всего, свет
выключаю.
Оба
темнота крадёт тапочка.
Главное, не разливать чаю.
Чашки не поставив, за форточку
взялся — но не трогаюсь с места.
Чокнувшись с окном, мой фарфор
чайкý
выплеснул в обмен
на небесный.
Вечер настоялся. На дно его
бурой
оседает заваркой
всё, что остаётся до нового
дня
непоправимой помаркой.
К северному краю воздушного
блюдца
уплывает постепенно
листик самолёта. А с южного —
облачную
Ты сдуваешь пену.
Пролитые мною капли полосы
чертят. Ты же
пьёшь аккуратно.
Может, что-то скажешь вполголоса.
Впрочем,
и молчанию
рад я.
Рассказ «Остановка на “Зорьке”»
– Да поставь ты машину на стоянку! Охота тебе в такую даль волочиться!..
Я слышал подобные реплики домашних не раз и не два, но поступал по-прежнему: если машина не была нужна хотя бы пару дней, отгонял её в гараж на окраину города.
Дело не в упрямстве: никто себе не враг, чтобы просто так возвращаться шесть километров на транспорте плюс один пешком, – и не в деньгах: пол-литра горючего на дорогу туда и обратный билет сопоставимы с платой за стоянку. А машину вдобавок придётся забирать! Да и путь от гаража до остановки ни весной, ни в дождливую погоду, ни после метели приятным не назовёшь.
Однажды я понял, что просто люблю ездить в такую даль.
Ряды капитальных гаражей как строились, так надолго и остались на самой окраине; вид с кровли включал широкий сектор, в который не попадали никакие городские строения – так, сараи да картофельные делянки.
Натоптанная дорожка пролегала через обширную пустошь, сильно отличающуюся от городских: изувеченная, но пока живая часть лесостепи, простиравшейся в этих краях испокон веков.
В одном месте, где прежде был мостик, я переходил ложок: просто спускался вниз и по насыпанной глиняной перемычке пересекал воду. Точнее, не воду – разводы бензина и масел, по краям забросанные изношенными покрышками и канистрами из-под автохимии.
А ведь здесь угадывалась речка, обычная степная речка, точащаяся по неисчислимым петлям так медленно, что и направление течения сразу не определить. Над ней всё ещё склоняются ивы, вдоль неё весной опушаются вербы. Нечасто, но я видел на, казалось бы, безнадёжно загаженной воде дикую утку с выводком.
И сам пустырь время от времени одаривал незабываемыми зрелищами…
По дороге минуешь голубятню; иногда можно заметить птиц. Как-то раз, незадолго до заката, при яркой подсветке низкого солнца я увидел на фоне свинцовой тучи высоко кружащуюся стаю: три сизых и четыре белых голубя. Как же сияли эти белые!
А однажды осенью, когда череда сырых туманных дней вдруг сменилась резким прояснением и заморозком, я застал пожелтевшую траву, полынь и лебеду, всю в весомом серебре, сверкающем на утреннем солнце.
Направляясь к гаражу за машиной, я нередко ловил себя на мысли, что предвкушаю какой-то подарок. Летом это по меньшей мере густое благоухание донника, скрывающего зелень под своей белой и жёлтой пеной. Но была и одна ожидавшаяся встреча.
Несколько лет на краю пустыря жил человек. Знавшие о нём гаражане поначалу называли его бомжом, – но какой же это был бомж? В землянке дедок прожил недолго. Где-то на детской площадке отделилась от своего основания сфера: решётка широт и меридианов из сваренных труб; он перекатил её на облюбованное место и обшил изнутри – картонными, снаружи – жестяными и алюминиевыми листами. Получилось двухметровое подобие осиного гнезда с окошечком и дверью, вполне защищавшее от дождя и ветра. Судя по трубе, внутри стояла буржуйка, так что в этом коконе можно было пережидать сильные морозы и даже готовить пищу – для умеренной погоды под навесом стояла другая печка. На дрова он разбирал деревянные ящики и складывал дощечки в аккуратную поленницу. Под черёмухой выкопал колодец. Сотки три-четыре окружил изгородью из кроватных спинок, арматурных прутьев и прочего хлама, с которым охотно срослись крапива и шиповник. В огороде же старик сажал картошку. И привечал собак, так что нередко там дремало два-три пса, таких же лохматых, как и он сам. Живой притягивал живое!
И потому исчезновение старичка я заметил не сразу. Сторож ближней автостоянки сказал, что по весне он умер. Ни разу я не поздоровался с ним, понятия не имел, как его зовут – но опечалился, будто тот был добрым знакомым…
А жизнь продолжалась. Однажды перед выходом на нужной остановке я вдруг услышал от кондукторши:
– На зорьке кто сходит?
На «Зорьке»? На какой «Зорьке»? Кинотеатр «Заря» находился в совсем другом месте! А неподалёку действительно был подобный, по которому именовалась и остановка… Как же он назывался? Ах, да речь же о Зорге, об улице Рихарда Зорге! Фамилия разведчика-антифашиста в устах молодой и едва ли эрудированной женщины, недавно попавшей на маршрут, ненароком превратилось в «Зорьку»… Жизнь, жизнь! Здесь она ещё идёт самотёком, просачиваясь сквозь сито порядков и правил, здесь бетон ещё не подчинил её себе, как в кварталах, где обретаемся мы…
Источники:
- информация, предоставленная А. Чехом
- сайт «Новосибирск поэтический»
- сайт LibKing
