Поэт. Также пишет художественную прозу, публицистику и критику. Является композитором, членом Союза композиторов России и руководителем Студии художественного витража «Индиго».
Родилась 6 ноября 1975 года во временном посёлке золотодобытчиков Аврора Ягоднинского района Магаданской области. Позже родители Юлии с ней и её старшим братом Сергеем переехали в посёлок Киргизии – Ивановку, но из-за здоровья Юлии им пришлось вернуться на Колыму, уже в другой посёлок — Горный. Родители работали вахтенным методом и часто уезжали на длительное время в тайгу, на прииски. Юлия в периоды рабочих поездок родителей находилась в круглосуточном детском саду.
В школе Юлия вместе с братом училась в соседнем посёлке Оротукан, куда приходилось ездить на автобусе. Там же будущая поэт и композитор пошла в музыкальную школу.
В период 1990-1994 годов училась в музыкальном училище на отделении «Теория музыки», где и начала писать свои первые музыкальные произведения.
В 19 лет поступила в Новосибирскую государственную консерваторию им. М.И. Глинки, которую окончила с отличием. После окончания консерватории осталась в Новосибирске, где и проживает сейчас.
Юлия ведёт активную творческую деятельность — и как литератор, и как музыкант, и как художник-витражист.
Пишет симфонические, камерные инструментальные и вокальные произведения, а также музыку к документальным фильмам к спектаклям для театров России (музыкальным, драматическим и для театров кукол).
Регулярно проводит авторские музыкально-поэтические концерты в библиотеках Новосибирской области, Новосибирска и других городов Сибири.
Окончила курсы дополнительного образования «Основы литературного мастерства» от Челябинского государственного института культуры при содействии Союза писателей РФ и Ассоциации писателей Урала (мастерская Нины Ягодинцевой). Также прошла «Полный курс редактуры для авторов» Александра Петрова.
Участвовала в Межрегиональном совещании авторов Сибири и Дальнего Востока (2021), Межрегиональном семинаре молодых литераторов на Алтае (2021), Межрегиональном семинаре-фестивале «Капитан Грэй» (Мурманск, 2021), XII Всероссийского совещания молодых писателей (Челябинск, 2022), Зимней школе поэтов в рамках фестиваля Юрия Башмета (Сочи, 2022), Школе писательского мастерства фонда СЭИП (Новосибирск, 2022) и т.д.
Публиковалась в журналах «Южный маяк» (Краснодар, 2022), «Эмигрантская лира» (Бельгия, 2022), альманахе «Образ» (Ленинск-Кузнецкий, 2022), поэтических сборниках «Ловец слов», «Слова и Музыка», «Фонарь», «Мир внутренний. Литература, основанная на психологии» (издательство «Перископ», 2022), альманахе «Знай наших», а также в сетевых журналах «Фабрика литературы», «Молодое око», «Русское поле», «Пашня», «Нос» и других.
Не раз Юлия Пискунова становилась лауреатом всероссийских и международных конкурсов.
Среди литературных достижений можно отметить победу в Международном конкурсе «Есть только музыка одна» (2021), Всероссийском конкурсе интересной поэзии «Собака Керуака» (2021), XII Всероссийском совещании молодых писателей (2022, Челябинск) и Всероссийском литературном конкурсе им. А.С. Грибоедова (Москва, 2022).
Музыкальных триумфов тоже немало — Юлия трижды становилась победителем международного конкурса композиторов и аранжировщиков имени Дунаевского, а также была победителем международного конкурса композиторов «Авис» (2021 год), лауреат международного конкурса «Grandmusicart» (2020 год) и других.
В 2022 году была участницей Сибирской литературной резиденции Ассоциации союзов писателей и издателей России.
В декабре 2022 года в ДК им. Октябрьской революции в Новосибирске состоялась премьера музыкального спектакля-фантасмагории «Двери», автором музыки и либретто к которому стала сама Юлия. Также в создании спектакля приняли участие дирижёр и хормейстер НОВАТа Мария Моисеенко, музыканты различных новосибирских театров, хор НОВАТа под управлением Марии Моисеенко «Per Aspera…». Ведущими солистами постановки стали Анна Фроколо (Новосибирский Музыкальный театр) и Антон Войналович (Академический театр «Красный факел»). Подробнее узнать и спектакле и посмотреть видеозапись можно по ссылке.
В данный момент Юлия готовит к публикации две книги – поэзии и прозы.
Творчество:
***
Зачем мне так остро? Скажи, полуостров,
хоть слово – ведь слово так много уже.
Полярные речи расцвечены пёстро,
а ты лишь касаешься мягким туше
ступней горечавкой и, выдав мне справку
листочком слетевшим берёзовым, ждёшь,
когда я созрею, рассудком иссякнув,
пойму иероглифы тундры – чертёж
на зелени листьев, сложив воедино
и клюкву, и клевер, морошку и хвощ.
Я верю, что вереск накроет суглинок
моих перекопанных опытом рощ.
Я верю, что дремлик не дремлет, что пижма
во мне, как в тебе, плавит горечь лучом.
Иду, не насытившись истиной книжной,
по мхам Заполярья, подставив плечо
туманам и звёздам. Рецепты простые
на справках лесных, без пустой болтовни:
«Смотри, будто видишь всё это впервые
и в сторону солнца лицо поверни».
***
Я разрыла, как в детстве, ямку
в своём небольшом саду.
Положила туда я мамку
любимую и беду
положила, зарыла урну.
Тут ни стёклышкам, ни слюде
места нет – лишь стоит ажурный
постамент для живых людей.
«Не люблю, – говорила, – толпы».
Бьётся пламенем бересклет.
И лежит на душе осколком
не секретик и не секрет.
Чужой дом
Искрящаяся пыль снегов
и ломтик света меж домами
меня встречает – будто к маме
попала. Запах пирогов
доносится и голоса детей
и взрослых не смолкают.
И взглядом пёс «Ты кто такая?»
лениво спросит. «Полчаса, –
отвечу псу, – мне дай побыть
вот тут, у домика чужого
и Рождество тут встретить снова,
связать разорванную нить
воспоминаний: свет в окне
и хруст морозный тёмных сосен…»
«Ты тут жила? – меня он спросит.
– Ну ладно, стой, но по весне
пришла бы лучше на огни,
сейчас замёрзнуть-то не долго!»
…Я постою ещё в посёлке,
в соцветья собирая дни.
Слово музыки
В начале было Слово музыки.
Ей было велено явить
Через, казалось бы, иллюзию,
Через вибраций тонких нить,
Намёк на принадлежность к целому,
Подсказку, дверь.
Тому, кто смог
По-своему, по-неумелому
Понять, что музыка есть Бог,
Открылись все законы космоса,
Мимоза расцвела в груди.
Как будто кто-то тихим голосом
Промолвил: «Что, прозрел? Входи».
Ты, часть эфира уплотнённая,
Дивишься: сколько тут щедрот!
Берёшь природой сотворённое
И… превращаешь в горстку нот.
Экзамен
Нас принимали в пионеры.
Звенел приветствием трамвай.
Нам говорили: надо верить
не в Господа, а в Труд и Май.
Кидали в нас слова горстями
о покорении планет.
Но что-то было между нами…
Такое было между нами,
чего сейчас уже и нет.
Мы не боялись перевеса
заботы – мог помочь любой.
Не посылали в баню, лесом,
а вместе шли туда гурьбой.
И вот пришла пора уйти.
В конце нелёгкого пути
сдаём единственный экзамен –
на человечность между нами.
Ночной разговор
(Посвящается Василию Шукшину и Роберту Рождественскому)
«…Тут благодать – звенит тишина и не слышно машин, –
телепатически телеграфирует другу Шукшин. –
Как хорошо, что в России прожили мы, а не в Европе.
Просто мы жили. Непросто нам было, ты помнишь, Роберт?
Я восседаю на камне в два метра. При ясной луне –
как великан! Метра три с половиной в сидячем во мне.
Жил такой парень однажды, обычного самого роста…
Ну а теперь охраняет Макарыч любимые Сростки.
Вот ведь как: где я родился, там пригодился – тетрадь
за́ три копейки я помню, привычку с рассветом вставать.
В правду макая перо, неустанно писать о трудягах…
Роберт, покуда не видит никто, на траву я прилягу.
Забронзовели с тобой мы, ну хоть не при жизни. Рука
тянется травы потрогать, сейчас я держу облака
Родины, встав на Пикете-горе, в полный рост, не сутулясь!
Братец, а ты, я слыхал, нынче барином в бронзе, на стуле?»
«Вась, я на стуле сижу – так придумал и сделал Зураб.
Дома я, дома, в Косихе – немыслимо этому рад!
Как познакомились помнишь? В больнице. Не помнишь ты разве?
Так что спасибо твоей и моей желудочной язве!
Нам всё равно где писать, где читать – стадион, лазарет…
Есть фотокарточка – курим вдвоём, несмотря на запрет.
Знаешь, я бросил курить – убрали из рук сигарету.
Ты бы сказал: «Поздновато бросать – наша песенка спета!»
Песни конец. Просвистели как пули они у виска,
жизни мгновения… Надо же, славу успели снискать!
Шли мы к высокому небу не зря: оказавшись за краем,
Рай обрели – успокоились, Вася, Алтайским краем».
Так и течёт разговор в пронзительной тишине…
Купол – незыблемый храм – начинает синеть.
Сизая морось рассеялась. В час величавый, ранний
кружится розовый снег – отцветает маральник.
«…Тут благодать – звенит тишина и не слышно машин, –
телепатически телеграфирует другу Шукшин. –
Как хорошо, что в России прожили мы, а не в Европе.
Просто мы жили. Непросто нам было, ты помнишь, Роберт?
Я восседаю на камне в два метра. При ясной луне –
как великан! Метра три с половиной в сидячем во мне.
Жил такой парень однажды, обычного самого роста…
Ну а теперь охраняет Макарыч любимые Сростки.
Вот ведь как: где я родился, там пригодился – тетрадь
зá три копейки я помню, привычку с рассветом вставать.
В правду макая перо, неустанно писать о трудягах…
Роберт, покуда не видит никто, на траву я прилягу.
Забронзовели с тобой мы, ну хоть не при жизни. Рука
тянется трáвы потрогать, сейчас я держу облака
Родины, встав на Пикете-горе, в полный рост, не сутулясь!
Братец, а ты, я слыхал, нынче барином в бронзе, на стуле?»
«Вась, я на стуле сижу – так придумал и сделал Зураб.
Дома я, дома, в Косихе – немыслимо этому рад!
Как познакомились помнишь? В больнице. Не помнишь ты разве?
Так что спасибо твоей и моей желудочной язве!
Нам всё равно где писать, где читать – стадион, лазарет…
Есть фотокарточка – курим вдвоём, несмотря на запрет.
Знаешь, я бросил курить – убрали из рук сигарету.
Ты бы сказал: «Поздновато бросать – наша песенка спета!»
Песни конец. Просвистели как пули они у виска,
жизни мгновения… Надо же, славу успели снискать!
Шли мы к высокому небу не зря: оказавшись за краем,
Рай обрели – успокоились, Вася, Алтайским краем».
Так и течёт разговор в пронзительной тишине…
Купол – незыблемый храм – начинает синеть.
Сизая морось рассеялась. В час величавый, ранний
кружится розовый снег – отцветает маральник.
Круговорот
Колыбельные песни, сибирские сказки,
медовые пряники –
всё однажды исчезнет, всё ближе к развязке
и вечные странники
успокоятся, песню споют о разлуках,
любви и жестокости
и найдут утешенье в вязанье и внуках.
Но будут опять расти
на лугах незабудки, и лодки причалят
в семейные гавани,
и рассыплются блёстки по небу печали.
В шелках или в саване –
ей, природе, не важно, в какие одежды
наряжены странники.
Будут вечные песни и сказки, как прежде,
медовые пряники.
Фрагмент из романа «Месторождения».
Аврора
У всего есть имя.
Маму назвали не Ирой, хоть она и родилась в Иркутске.
Мы с ней долго учили год её рождения.
Сначала надо загнуть самый первый палец — это один.
Теперь надо загнуть указательный палец на правой руке, на той, которой рисую, так, чтобы на стене получилась тень, похожая на собаку, это цифра девять получается. Моя любимая цифра. Она как суббота, потому что десять — это воскресенье, конец. Конец — это когда завтра в детский сад идти жить на все пальцы, и Бэлла Мазасповна будет расставлять на столики тарелки с квадратами манной каши или с квадратами омлета…
После девяти — надо загнуть маленький палец на той руке, где уже загнут большой. Это пять.
Последняя цифра года, когда родилась мама — это «ничего», нуль или ноль, взрослые сами не знают, как его называть.
Что получается? 1950.
Мамино имя многие произносили так, будто тяжёлая прозрачная капля упала на кафельный пол — «Ольга», а иногда даже как будто упала капля, и сверху кто-то поставил в её серединку деревянную палочку и потёр между ладоней пять раз: «Ольга Ни-ко-ла-ев-на».
Мама была однажды такая же, как я, маленькая. Только это было давно.
Мама — капля Оль, папа — Анатоль, а я — Юль и мы все — семья капель. Только Серёжа, мой старший брат, не капля. А именуется он так в честь маминых серёжек, наверное.
Примерно такие рассуждения проносятся в моей трёхлетней кудрявой русой голове, перед тем, как уснуть, забыв до утра самое важное — кто я, кто эти трое людей рядом — два больших человека и один мальчик, худенький и молчаливый.
Меня назвали не Авророй, хотя я и родилась в посёлке с таким Именем.
— У всего есть Имя, — папа рассказывает спокойно и охотно, обо всём на свете, — нашу собаку зовут Дружок, а мы живём на Авроре.
Так и говорил — не «в Авроре», как, например, говорят «в Саратове», «в Магадане», «в Москве», а «на Авроре». Как будто это и впрямь был одноимённый крейсер.
Благодаря популярной в то время песне про крейсер «Аврора» знал каждый ребёнок. Мы с папой часто её пели по дороге в детский сад.
Может, ты снова в тучах мохнатых
Вспышки орудий видишь вдали?
Или, как прежде, в черных бушлатах
Грозно шагают твои патрули?
Не совсем понимая содержание песни, я старательно выводила голосом знакомые таинственные слова, как «тучамохната» или «пышки олуди».
Но хорошо понимала слово «бушлат». Папа такой надевал каждый день на работу и радовался, если ему давали на работе новый ватный бушлат.
Слово «вата» я тоже хорошо знала, это была незаменимая в хозяйстве вещь.
Мама прикладывала «ватку» к нашим с братом ссадинам, предварительно помазав зелёнкой или йодом, да и на маминой личной полке в шкафу, в спальне, всегда лежали несколько столбиков ваты в полупрозрачной коричневой хрустящей бумаге.
Чтобы отвлечь меня от ранки на руке, мама однажды придумала песенку из одной строчки: «Дочка-дочка, где крючочки?»
На что я выпячивала свои десять пальцев, демонстрируя свои «крючочки».
Ватой папа затыкал щели в окне, её уходило очень много. Скатав длинную белую колбаску, он прикладывал её к стыку рамы и стекла, а потом ловко, остриём перочинного ножа, утрамбовывал вату в щель. Когда все окна были утеплены, папа распушал целый рулон ваты и художественно укладывал её между рам, словно снег. К весне этот снег становился серым, а в глубоких складках — и вовсе чёрным.В каждом окне на нём лежали по несколько мух, подняв лапки. Меня завораживали эти мухи, их можно было рассматривать часами. У одной, например, все лапы были поджаты, а правая верхняя лапа тянулась вверх, к небу.Как будто она окликала кого-то, умоляла, тянулась рукой. А вот и паук. У него вообще все лапы собраны к животу — назову его «Обиженный паук».
— На обиженных воду возят, мне так мама сказала, — уговариваю паука ожить, выпрямить лапы и убежать к своей семье, покуда не наступили морозы. Потому что когда наступят морозы, то сначала покроется толстым узорчатым слоем уличное стекло, а потом — даже домашнее, внутреннее. На домашнем стекле будет меньше снега, разве что иней.
Мама затягивает песню весёлым родниковым голосом:
Синий-синий иней лёг на провода.
В небе тёмно-синем — синяя звезда.
У-у-у-у, только в небе, в небе тёмно-синем…
А дальше там — про Синюю птицу: «Не за синей птицей еду — за тобой».
Про птицу мне особенно нравится, я воображаю себя синей птицей, за которой приходят родители, чтобы забрать её из садика.
Синий — самый красивый цвет. У нас есть несколько ёлочных игрушек и одна из них синяя — в виде большой капли или упитанной сосульки с углублением, пупком посередине, к которому можно прикоснуться большим пальцем. Ещё есть игрушка-шишка, политая сверху белой глазурью, как на куличе, которым нас угощала тётенька, только с блёстками.
Ещё есть чукча, космонавт, часы, домик, голова мальчика в берете, радужная юла, большая малина, Чиполлино, гриб с суровым лицом, два шара и красная звезда на прищепке с надписью СССР, которую папа прикреплял к верхушке стланика.
После украшения ёлки игрушками мама мелко рвала вату, обматывала пушистые кусочки белыми нитками. А потом мы с ней и Серёжей вешали ваточную гирлянду на ёлку.
Несколько игрушек в виде сплетённых между собой серебристых, розовых и бледно-зелёных стеклянных палочек папа укладывал на вату между оконных рам — наверное, в утешение уснувшим мухам. Пусть и у мух будет праздник.
Источники:
информация, предоставленная Ю. Пискуновой
