В чем, женщина, сила твоя?
Тетка Дуня была, в общем-то, довольна: торговля шла успешно, несмотря на мороз. Все, что она привезла на базар в Черепаново, продано: и самосад, и домашний картофельный крахмал, и две тушки баранины. Осталось кое-что по мелочам. «Постою еще часок, да пойду на квартиру, а поутру домой, в Шипуново», — думала она.
Шла война. Тетка Дуня жила с детьми да мамой-свекровкой на Заковряжинском кордоне. Мужики все на фронте, но она все равно держала хозяйство: ведь «живая копейка» всегда нужна, уже были спланированы кое какие покупки.
— Привет, Дуняша, — ход ее мыслей прервал мужской голос, от которого женщина невольно вздрогнула. А когда увидела подошедшего к ней мужика, то и вовсе чувства в ней смешались – и радость, и страх.
Перед ней стоял бывший зять – муж одной из сестер –Иван, или как его звали односельчане, Чибис. Еще до войны он появился в селе, пристроился к Дуняшиной сестре, нажили сына… Но какой-то хитрый, загадочный был этот человек. Да и о его прошлом ничего не было известно. Мог неделю лежать на печи, потом исчезал на пять-шесть дней. Не дружил с местной властью. Вот уж лет шесть-семь его вообще в деревне не было. Разное говорили про него…
Его глаза быстро оглядели прилавок, за которым стояли женщины, он вертел головой, поглядывая по сторонам, без промедления спросил у тети Дуни, когда она домой, и не прихватит ли его в деревню? Опешившая женщина возьми да и скажи, что завтра утром. Не успела она осознать и пожалеть о том, что сказала, как Чибис исчез.
Тетка Дуня расстроилась: какое-то предчувствие закралось в душу. Пришла на квартиру и рассказала хозяину, у которого остановилась, о встрече с бывшей «родней», высказала свою тревогу…
До свету разбудил ее хозяин:
— Вставай, Дуняша, коня я уже запряг. Езжай раньше, не жди своего земляка!
Только хозяин открыл ворота, чтобы отправить гостью, а Чибис – тут как тут. Куда деваться: усадила его тетка Дуня в передок саней, а сама коленями наступила на полу тулупа, в который надежно завернула гостенька, и тронулась в путь. Отдохнувший сытый жеребец легко побежал домой.
Только выехали за Черепанов – впереди на дороге увидела Дуня одинокую мужскую фигуру. Поняла, что это дружок Чибиса, и что планы-то у них поганые. Ради тех копеек, что выручила она на базаре, ради выхоленного Воронка пойдут эти два мерзавца на все. Стала с конем разговаривать: отдохни мол, давай пойдем пешком, а сама сдерживает жеребца . А как только осталось до путника пять-шесть метров, не пожалела, вдарила жеребца по коленям, знала, что не любит Воронок такую процедуру. Понесся конь во весь опор, отлетел путник с дороги. Понял Чибис, что не удалось его сообщник схватить коня под уздцы, решил вырвать вожжи, но на то она и русская баба: схватила черенок бича, да давай им по голове супостата лупить. Прикрыл тот голову руками, изловчилась тетя Дуня, да и вывалила мошенника из саней. А сама давай коня кнутом охаживать.
Оглянулась, убедилась, что нет погони, но кнута из рук не выпустила. Так и домчал ее Воронок до первой деревни. Дала тетка волю слезам. Благополучно добралась до Шипунова, а потом и до дома в лесу. Ничего не рассказала своим домашним, лишь к Воронку стала чаще подходить: то ведро овса даст, то по шее погладит – то ли прощения просила, то ли благодарила его. От одной мысли, что бы с ней сделали эти нелюди, ее бросало в жар.
Не прошла и неделя после той поездки на базар, как на кордон, в дом, где они жили, явился Чибис.
— Я в гости к тебе, Дуняша. Чаем угостишь?
Загнала она маму-свекровку с тремя малыми детьми на русскую печь. Усадила гостя за стол, налила чая.
— Пойду дровишек принесу со двора, сказала хозяйка, набросила телогрейку и вышла.
Не успел гость чашку чая выпить, как отворилась дверь, и вместе с клубами холода в дом влетела огромная собака, ростом с телка. Хозяйка держала его за ошейник, но ясно было, что собака – зверь: при виде гостя на загривке шерсть поднялась, рычание вырвалось из огромной пасти.
— Забудь про нас. Одевайся и уходи, не то сейчас собаку спущу.
Трясущимися руками, Чибис взял со скамьи свою видавшую виды шапку и боком, боком стал добираться до двери. Внутренний колотун бил всё бабье тело, но рука крепко держала ошейник собаки.
Чибис выскользнул за дверь, быстро сбежал с крыльца и почти бегом рванул по санному следу назад.
— Господи! – простонала, но с нотками радости сказала хозяйка, привалившись к холодному косяку двери. Ноги, обутые в подшитые старые валенки, подкашивались.
Собака то рванется и грозно (теперь уже больше для порядка) подаст голос в сторону пришельца, то вильнёт хвостом, встанет на задние лапы и лизнет хозяйку.
Слезы радости, что выстояла, победила, текли по лицу Дуни.
Если что не так, прости…
На одном из праздничных богослужений они оказались рядом. Глаза их встретились. После службы она затерялась в толпе прихожан и исчезла, как бы он ее не искал.
В следующее воскресенье она опять пришла из Чащино, что в Черепановском районе, а он стоял на крыльце только что построенной в Шипуново церкви имени Вознесения Господня, и глазами искал ее…
Отец Феоктисты был против решения молодых. Не хотелось ему отдавать одну из четырех дочерей на другую сторону. Рано овдовел Федул. И, хотя мачеха не обижала дочерей, хотелось ему, чтобы дети были рядом. Но молодые поступили по своему: после Заговенья вышла вечером Феоктиста на улицу, как бы по нужде, да слишком задержалась.
Лишь два следа от саней увидал отец на снегу. Кинулся было он, да в какую сторону ехать-то: два следа – два пути!
И только через год с младенцем на руках, опустившись у порога на колени, предстали молодые перед отцом, прося прощения. Отлегло сердце у старика.
— Да как же ты, бабушка, все это пережила, — выслушав свою собеседницу, — дивлюсь я.
— Может, война, девка, виновата во всем, а, может, Богу угодно так было.
На следующую осень Феоктисту, любимицу отца, одну из четырех сестер сосватал красавец Леонтий. Ямщиной занималась новая семья моей собеседницы. Коней держал свекор отменных. Холил их и берег, пуще глаза: так как кормили вороные всю семью. Этого требовал отец и от своих сыновей.
В любви и согласии родилось у молодых семь детей. Хлеба всегда было вдоволь, мясо, молоко тоже свое, а ягодой, грибами, да рыбой всегда богата земля шипуновская.
В августе 1919 в село вошли белочехи и стали в домах делать обыски – искали зачинщиков партизанского бунта. В доме моей героини были только дети. Размахивая обнаженной саблей, непрошенный гость требовал выдать взрослых, одного из сыновей Егорку это так напугало, что он потерял сознание и с той поры сердце его стало шалить.
А через десять лет в 1929 году началась коллективизация – все свезли на общий двор – все стало общее. Надвинул Леон картуз на самые глаза и ходил чернее тучи. Видел, как по улице нерадивые хлопцы старались со свистом прокатиться на его холеных вороных. Глядел на порванные постромки, на нечесаные гривы коней и мозолистые руки ямщика, которыми он мог управлять залихватской тройкой, сжимались в кулаки. Чернел лицом и уходил в пустые дворы. Редко садился за стол.
— Я уж, как могла, утешала его. А он никого видеть даже не хотел. Вскоре его, ослабленного здоровьем, скосил свирепствующий тиф, и осталась я одна с семью детками, — вздохнув, продолжила Феоктиста Федуловна.
И опять бы ничего. Закипела работа в колхозе. Девок мать отдала замуж, сыновей женила, народились внуки – в ограде тесно было, коли все враз соберутся. Живи, да радуйся, ан, нет. 30 лет было Егору, а он ушел в мир иной, оставив двух детей, сердце так и не могло отойти.
А Алексея в августе 41-го забрали самым первым из семьи моей героини. Лишь одно письмо пришло от него – в район Ленинграда отправили. Потом забрали Кешку, а через год привезли без левой ноги. Еще две дочери овдовели, зять Семьянов Дмитрий Акимович погиб под Вязьмой, а второй пропал без вести. Сына Федора по состоянию здоровья отправили на заводы в Новосибирск. Жена его Агаша была на сносях – пятого ребенка ждали в семье. В конце февраля разрешили Федору попроведать семью – дали ему трое суток, а он лишь к исходу вторых добрался в деревню – пешком шел, ноги сильно обморозил. Агаша еще не родина. Корью болели все четверо детей. В трудном оказался Федор положении: на работу опоздает будет наказан и остаться дома – дезертир, по законам военного времени – это штрафбат, а то, может, еще хуже. И все-таки Федор остался с детьми.
И с тех пор жизнь его семьи и матери превратилась в ад. На люди нельзя было показаться – для всех односельчан – он ушел в город. Вскоре приехали из военкомата, частыми стали люди с сельского Совета. Дома и день и ночь сидели на закиде. Баню топили в потемках, и когда Федор шел помыться, с двух сторон переулка стояли домашние постовые. С приходом лета Федор уходил в согру. Комар съедал заживо: костер-дымокур нельзя было развести – дым выдал бы беглеца. Денно и нощно молила мать Богородицу о спасении и не знала, что было бы лучше: сдаться властям или продолжать скрываться. И этот ад продолжался семь лет. Семь лет ожидания, страха и надежд. Эти вопросы сверлили, терзали душу матери, чтобы она ни делала.
Страх поселился во всем ее немолодом теле. Ей казалось, что там, в зарослях лебеды – сидят люди из милиции, и она в день по три-четыре раза ходила туда. Она машинально щипала розовато-перламутровые макушки лебеды, складывала их в подол фартука, а сама с вышины своего роста оглядывала бурно растущую лебеду: а друг там кто-то сидит и наблюдает за домом сына. Достав из загнетки русской печи чугунок с кипятком, она быстро ошпаривала нарванные листья и тут же выходила на улицу – не пропустить момента, вдруг придет чужой. Здесь же в ограде, отцеживала листья и на минуту юркала в сени, чтоб плеснуть с горшка стакан сливок и выходила на крыльцо, шумнув вечно просящим есть внукам. И пока они тут же на крылечке хлебали это хлёбово, она стерегла калитку своей усадьбы и калитку сына – благо, дома были рядом.
Они не знали, что в связи с Победой, 07.07.1945 года вышел Указ Президиума ВС СССР «Об амнистии», в котором говорилось: освободить от наказаний осужденных за самовольный уход с предприятий военной промышленности.
В мае 1950-го за Федором пришли. С заломленными руками вывели 50-летнего седого, как лунь, мужика, посадили в машину и повезли в район, а за воротами стояла Агаша с пятью — мал малого детьми, а мать Феоктиста Федуловна упала у калитки, и не было никаких сил, чтобы ее поднять.
Боль, стыд, неизбежность – все скопилось в маленьком сердце. Куда пойти, кому печаль свою поведать? Дочери вдовы, сын без ноги, а вот и Федьку забрали. Что будет теперь с его семьей?
Но имя Феоктиста значит с греческого Богом созданная – терпел Бог и ты терпи.
Долго и дотошно допрашивали его в кутузке, а однажды пришел милиционер, вывел его из камеры и повел по улице, затем завел зачем-то в кинотеатр на вечерний сеанс и посадил рядом с собой. Что видел Федор на экране и о чем думал, остается только догадываться. После сеанса повел его по улице Пролетарской (до самого леса), что вела к родному селу и сказал: «Ну, иди домой». Федор шел, а сам затылком чувствовал: вот-вот ударит пуля, при этом сам все ускорял шал, а потом побежал.
Лишь с рассветом он постучал в окно к матери, а затем к жене и детям.
Отлегло у материнского сердца – кормилец детей дома. Не гнушался Федор никакой работой, хотя и выбора у него не было. Как-то состарился, согнулся, стал припадать на одну ногу (на весенней земле спал в шалаше), но все равно: он был при детях.
Но не меньшей занозой в сердце у матери была неизвестность об Алексее. Лишь весной 46-го пришла от него весточка: был в окружении – потом плен, по окончании войны после всех проверок и допросов был признан невиновным, но был отправлен в Кемеровскую область на работу в шахты.
Благодарила Феоктиста Богородицу, что живой сынок, хотя и находился под надзором.
Лишь летом 47-го года разрешили жене с сыном приехать к месту пребывания мужа. Невестка с внуком уехали, а дочери Феклы не стало – туберкулез в те годы был не излечим. В январе 50-го по состоянию здоровья разрешили Алексею с семьей вернуться на родину в село.
Почти 10 лет не видела мать своего сына. Стало пошаливать здоровье. И видно Бог послал матери за все ее страдания покинуть этот мир на второй день светлой Пасхи.
Р.S. Годовалая я была, когда тебя не стало. Поздно ко мне пришло, чтобы история твоей жизни легла на бумагу…
Но я старалась, на сколько это можно, и ни одного факта твоей непростой жизни не исказила и не выдумала. Говорят, ты любила меня, и что-то есть во мне от тебя, да это и понятно – ведь ты моя бабушка. И если что не так, то прости…
Одна судьба из тысячи
Летом этого года будем отмечать двухсотсорокалетие со дня образования нашего села.
Земля моя шипуновская распростерлась ты на грани, где с одной стороны стоит бор, а с другой – начинаются лесостепи. Две речки украшают и поддерживают жизнь полутора тысяч человек, потомки которых два века назад пришли сюда из далеких мест. Шли с надеждой и верой сюда на вольные черноземы, сюда, где летом травы в рост теленка, а зимой сугробы в рост человека. Где ранней весной пьянит голову хвойный запах, где пьешь и не можешь напиться березового сока, хранящего в себе не только запах снега, но и нежнейший аромат первого клейкого листа чувствуется в нем. Летом же, в пору сенокоса, в те часы, когда жара спадет, солнце склонится к горизонту, в воздухе витает настоянный аромат свежепоставленного лугового сена. Другой будет вкус воздуха витать вокруг – осенью. Когда золотом нальются хлеба более чем на шесть тысяч гектаров. И шипуновские мужики, имея за плечами опыт своих отцов и дедов, поведут главную битву, битву за хлеб. Будет сутками гудеть элеватор – ясно всем: идет страда.
Земля моя шипуновская, сколько ты повидала всего! Сколько было радостных и печальных дней! Сколько судеб прошло, прошагало здесь! Да, за два столетия с лишним много чего было, но время разделено на тропинки воспоминаний…
Пятый год вместе жили молодые Стеша с Иваном. Из далекого Поволжья приехали они к нам в Сибирь. «Обчеством» в одно лето поставили избу – «стопочку». Завели хозяйство и зажили молодые счастливо. Не испугали их злые сибирские морозы. Потрескивают дрова в горячей печке, потрескивают бревна рубленых стен от мороза, а в доме тепло, тихо да уютно. Иван работал трактористом. Стеша зимой была дома: двое малых детишек были погодки, летом же отправляла их на неделю в колхозные ясли, а сама помогала колхозу – работала – выращивали овощи, махорку.
Но началась война, и Ивана забрали в первый же месяц.
Стеша трудилась вместе со всеми допоздна – а как же? Хлеб был нужен фронту. Как-то раз уже в потемках шла она домой с работы, на подъехавшую телегу не обратила внимания.
— Садись, довезу, по пути ведь, — по голосу узнала солдатка голос бригадира. Уставшая, она была рада и с удовольствием уселась в телегу. Тронул вожжами Ленька коня, а сам левой рукой обхватил за талию Степаниду, да прижал к себе. Обожгло внутри все у Стеши.
— Ой, чего это ты? — я ведь мужняя жена.
— Ну уж, пожалела, — съязвил бригадир.
Дома, управляясь по хозяйству, солдатка все думала – чего это он, и какая-то тревога закралась в душу. По селу давно ходили разные слухи об Лешке – самолюбивый, самоуверенный, привыкший брать все нахрапом…
«Случайные» попутки стали частыми. Все смелее и нахальнее становилось поведение бригадира. Стеша старалась не попадаться на глаза Лешке, избегать с ним встречи. Все это злило бригадира, не нравилась Стешина непокорность.
Пришла пора копать картошку, работа- работой, а картошку убирать надо. Чуть начало брезжить, Стеша вышла в огород. Хороший ворох накопала хозяйка, да время подошло идти на работу. Укрывая ворох отвой, она и не заметила, как, ломая прясло, в огород влетела телега. Со всего маха направил Ленька коня прямо на кучу, из-под колес телеги вылетали раздавленные клубни…
Зыркнул на Стешу, стегнул коня бичем и умчался прочь. От обиды злилась она горькими слезами – да пошла скорей на работу: чего доброго, и прогул зарисует бригадир.
Ногами Лешка приходил к дому, стучал в дверь, пытался раму выставить и однажды, сорвав дверь с крючка, ворвался в дом. Плакала солдатка, умоляла не трогать ее, но это лишь подзадоривало кобеля. Силой взял он молодое женское тело, но и этого хватило, чтобы через девять месяцев родился у Стеши ребенок. Камнем беда упала в душу, сколько было терзаний и мучений, но мужу в письмах ни о чем не писала. Стешина доля досталась и другим солдаткам.
Ранним зимним утром тихонько спустилась Стеша с русской печи, где спала с детьми, растопила железную печку – буржуйку. Загудела печь, быстро нагрелись бока – пошло тепло по всей избе. Набросила Стеша телогрейку, ноги в подшитые валенки сунула и пошла, пока дети спят, за водой в соседский колодец. А Егорка, малыш, восьмой месяц шел ему, проснулся, да пополз — мамкину титьку искать. Сорвался, да упал на огненную буржуйку.
Вошла мать в избу, а в доме жареным мясом пахнет…
Белугой ревела Стеша – да что же это за напасть такая? Побежала по соседям, просила помощи, да только уж не помочь было Егорке.
Цветущим маем живым и здоровым пришел Иван с фронта. Как мог, утешал солдат свою суженую: «Не твоя это вина».
А Лешка продолжал наглеть: отбирал в лесу лукошки с ягодой и грибами у бабенок за «непокорность».
Но фронтовики – народ бывалый, не такое на войне видели. Отправились втроем в бор за брусникой, нарядившись в женские платья. С полными ведрами шли «бабы» домой, а тут и долгожданный «заготовитель» подъехал. Молча скрутили фронтовики лиходея, взяли его за руки, за ноги, раскачали, да хорошенько вдарили копчиком об сосну раз, другой, да третий, а потом забросили в телегу и понукнули коня.
Пришел конь домой, да только сам-то Ленька не смог с телеги слезть. А через три дня на этой же телеге, только в деревянном гробу, увезли его на погост. Никто не пришел провожать его в последний путь.
А Иван забрал свою Стешеньку с детьми, забил досками окна да уехал в другое место жить.
Пусть моя мама еще поживет…
В семье случилась беда: младшая дочь попала в городе под машину. Еще вчера вечером ничто не предвещало беды: мать с дочерью разговаривали по телефону, а утром с её мобильного позвонили из больницы – просили приехать.
Заметалась мать: как, на чем? Побежала к сыну Митьке. Они наняли машину и поехали в город.
— Если только произойдет чудо, — сказал врач. Но чуда, увы, не произошло. Слишком все было серьезно.
Зойкин муж был далеко – он был в командировке под Нижневартовском.
После похорон Зойка не знала, куда себя деть. Она была трудоголиком. Было бы лето – так в огороде день-деньской копаться можно было, а за окном был ноябрь. Поздно светает и рано темнеет. Одна в своем доме. Куда пойти? То ли успокоить себя, то ли наоборот… Мать часто перекладывала с места на место вещи дочери, которые источали нежнейший запах духов её Танечки. Как-то раз, вновь перелистывая альбом дочери, разглядывая фотографии, где её дочка веселая и здоровая в кругу друзей, она увидела свидетельство о Крещении. Это было два года назад: в село приехал поезд «За духовное возрождение». И её доченька, студентка четвертого курса одного из престижных институтов города, в канун праздника Преображение Господне обратилась к священнику Наумову с просьбой совершить таинство Крещения. Значит, дочке хотелось быть ближе к Богу, вдруг подумалось: значит и ей, её матери, надо идти в храм!
В ближайшее воскресенье мать отправилась в местную церковь.
Зажав в руке свечку, заметалась: ещё месяц назад она ставила свечку о здравии дочери, а вот теперь надо ставить об упокоении.
Она зажгла свечу, осенила себя крестом и поставила на канун. Пламя свечи горело ровно и спокойно.
«Господи, успокой её душу, пусть ей будет царствие небесное и сотвори ей вечную память», — прошептала сквозь слезы она и еще раз осенила себя крестом.
Мать стала чаще посещать храм, и сын заметил, что после того, как мама побывала там, в ее глазах изредка стала появляться искорка улыбки.
— Мам, ты знаешь, а Танюха приснилась мне такая радостная, чего раньше не было, видно, она знает, что ты ходишь в храм.
Перед отъездом на работу они с матерью вдвоем сходили еще раз в церковь. Сын, как мог, утешал мать, хотя самому было нелегко: они с младшей сестрой были как одно целое. Все секреты доверяли друг другу.
После похорон Митька заметил, что мать совсем перестала ходить в сельский клуб на праздничные мероприятия – ведь там когда-то выступала её дочка. Таня была солисткой в танцевальном коллективе. А теперь вот её нет.
Провожая сына на работу, мать умом понимала, что ему надо ехать, а вот сердцем – никак. Как она будет жить? С кем перемолвится словечком…?
За окном стоял декабрь. Полевые работы, где Митька работал в зимнее время, не велись, вся бригада была в отпусках, лишь по два человека по месяцу дежурили – охраняли технику на полевых станах.
Условия для житья были хорошими: жилой вагончик со всеми удобствами, есть и баня. На площадке стоял Уазик, чтобы привезти продукты из поселкового магазина, что находился в 5-6 километрах от Митькиной работы.
Уже после обеда, перекусывая, Юрка, Митькин напарник, заметил, что-хлеба-то на ужин и нет. Перекусив, он отправился к Уазику. Пока прогрел мотор, подзаправил бензином – начало смеркаться.
— Ты давай, Митька, топи баню, а я за хлебом сгоняю, — крикнул Юрка, хлопнув дверцей машины.
Пока Митька прокопал дорожку, наколол дров, натаскал в баню воды из канистр, что стояли в вагончике, прошло уже немало времени, а Юрки все не было. Митька уже и в вагончике раскочегарил печурку, разделся до трико и футболки, уселся пить чай, и вдруг «подал голос» Митькин мобильник.
— Митяй, сломался Уазик, а я только отъехал от магазина, – прокричал Юрик.
— Да я мигом заведу ДТушку и притащу тебя с машиной.
Митька не один год уже проработал на технике, да еще у отца, когда тот работал дома механизатором, с десяти лет пропадал на работе. Он сунул ноги в чуни, набросил бушлат, хлопнул рукой по карманам телогрейки – на месте ли верхонки — и шагнул за порог.
Вскоре движок, нехотя, но завелся.
– Ну, Господи, благослови, – потирая замерзшие колени, сказал Митька, усевшись за рычаги в кабине трактора. – Сейчас включу печку, и все будет нормально.
Он хорошо знал дорогу в посёлок, где был магазин, но можно быстро приехать степью, напрямик. Как там Юрик и что случилось с машиной – ведь никогда не ломалась, рассуждал он, ловко орудуя рычагами, и помчал напрямик.
В кабине от печки пошло тепло, колени согрелись. Проехав, как ему показалось, километра два-три, Митька забеспокоился: «Что-то огней посёлка не видать». Он остановил трактор, открыл дверцу кабины, ступил на гусеницу и стал вглядываться в темноту. Но сколько бы он ни глядел – кругом была тьма. Он сильно продрог: северный ветер в поле чувствовался хорошо. Небо было ясное, лишь легкие обрывки облаков медленно плыли по небу. Движок его «гусянки» как-то странно заработал, будто ему не хватает топлива и через минуту-другую совсем заглох. На попытку запустить мотор в работу, трактор ответил молчанием. И тут до Митьки дошло: в баке летнее топливо, здесь в поле при северном ветре в трубках, что вели от бака к движку, солярка превратилась в кашицу и никак не хотела поступать в движок. Намочив из «пускача» бензином верхонки и надев их на отвертку, он щелкнул колесиком зажигалки. Маленьким огоньком лизнул огонек мокрые верхонки, но этого хватило, чтобы получился факел. Порывы ветра трепали пламя, не касаясь медных топливных трубок, заполненных замёрзшей соляркой. Промучившись с этой затеей, он забрался в остывшую уже кабину трактора. Испачканные бензином и обожженные огнем руки никак не хотели слушаться.
— Надо позвонить Юрке, — с досадой сказал Митька, но … телефон остался в вагончике!
Оставшись один в степи в замерзшем тракторе, он принял решение: идти назад к вагончику по своему следу.
Натянул на голову поглубже вязаную шапочку, застегнул бушлат и спрыгнул на землю. Снегу было почти по колено. Он затянул потуже шнурки на голенищах чуней, сунул озябшие руки в карман куртки и шагнул в ночь. Ветер с морозом в степи еще сильнее напомнили о себе: эластиковое трико (ах, если бы я был в ватниках!) не только не грело, оно, наоборот, стало ледяным, и холод пробрался до костей. Ноги вязли в перемешанном гусеницами снегу, накладные карманы телогрейки не могли согреть руки. Он присел, сжался в комок, чтобы хоть как-то согреться. В голове крутился один и тот же вопрос: как добраться до жилья, пусть до любого – там люди, там тепло. Сколько он так просидел, он и не знает, но, помня о том, что вот так сидеть нельзя – надо идти, он встал. Но как идти?! Колени от холода уже не гнулись. Но Митька был молодой, здоровый, и он заставил себя шагнуть ещё и ещё.
Небольшое облачко закрыло луну, и стало совсем темно, но через минуту-другую замерзшая степь опять осветилась.
Холод сковал всё тело, но мозг работал: я ведь могу тут замерзнуть! Конечно, Юрка, по-любому, доберется до вагончика, а утром будут меня искать.
От этой мысли ему стало совсем плохо. Он представил, как сообщают об этом его матери, как она опять пойдет в Храм и будет ставить не одну, а сразу две свечи за упокой….
— Нет, мамке этого не пережить!
Новое набежавшее облачко через мгновение открыло луну, и тогда Митька, что было силы, закричал:
— Господи, если ты меня слышишь, дай мне силы духа остаться живым и здоровым, чтобы мою мамку не коснулось новое горе! Как же она перенесет, если я не выберусь отсюда?! Господи, помоги мне ради спокойствия моей матери!
Замерзшими руками он осенил себя крестом, засунул замерзающие руки в рукава телогрейки, крепче прижал их к телу и двинулся вперед. Он втянул голову в плечи, но ветер будто раздевал путника. Сколько он так еще двигался, Митька сказать не мог. Вдруг ему послышался шум то ли машины, то ли трактора, и темноту ночи прорезал луч прожектора. Что было сил, он рванулся вперед, но замерзшие ноги не успели за движением тела, и он уткнулся лицом в снег, руки автоматически выскочили из карманов и утонули по локоть в снегу. Боясь, что последний шанс у него исчезнет, Митька, что было сил, рванулся, помогая окоченевшими руками, и поднял свое тело. Стоя по колено в снегу, он увидел, что лучи прожектора приближаются к нему. Это были местные охотники, которые возвращались на вездеходе домой. Они втащили Митьку в теплую кабину, дали глотнуть из фляжки обжигающей, но такой нужной в эту минуту жидкости. По его лицу текли слезы, а замерзшие губы шептали:
— Спасибо тебе, Господи, пусть моя мама еще поживет.
Улица Семена Баталова
В нашем селе восемнадцать улиц и переулков, и каждая улица имеет свое официальное название. Одна из улиц носит имя Семена Баталова. Как-то раз моя внучка Варенька спросила меня: «А кто такой Семен Баталов? Почему улицу назвали его именем?» Я не могла оставить этот вопрос внучки без ответа.
Просмотрев не одну гору документов в архиве Сузунского района, мне удалось узнать о семье, в которой рос Семен Дмитриевич. С помощью библиотекаря Дадоновой С.В. нашла по карте тот поселок, место последнего боя и где захоронен солдат.
В интернете с помощью заведующей детским садиком Баталовой Е.А. удалось отыскать боевой путь солдата, найти именной список лиц офицерского состава, умерших в полевом госпитале № 672 за период времени с 11 по 15 сентября 1943 года.
В ноябре 2020 года Баталову Семену Дмитриевичу исполнилось бы сто лет со дня рождения.
Получив таким образом сведения о земляке, я попыталась сохранить информацию о нем, и вот что из этого получилось:
У Семена сегодня день рождения, ему исполнилось двадцать лет. Особых дел по дому не намечалось, поэтому он со старшим братом Василием собрался пойти через речку в березовый околок проверить проволочные петли, что ставил три дня назад.
Уже подходил к концу ноябрь. Землю в этом году уже хорошо прикрыло снегом, по ночам крепко подмораживало. И зайцам, коих было много в окрестности, пришлось проторить тропы, чтобы в ясные длинные ночи согреться.
Вот на этих тропах и поставили они с братом петли, в которые нет-нет да попадали зайцы. Иногда и рыжая плутовка-лиса попадается. Проволоку они с братом, по совету отца Дмитрия Дмитриевича, выдержали в крепком полынном отваре, чтобы отбыть запах железа, притупить, так сказать, бдительность зверя. Васёк был на четыре года старше Семёна.
Собаку они не стали с собой брать, хотя Моряк (так почему-то назвал черного лохматого щенка дедушка Антон), увидев, как братья выносят из амбара самодельные лыжи, радостно повизгивал, вилял хвостом, прыгал, надеясь, что будет спущен с цепи и помчится вместе с хозяевами в лес.
— Извини, друг, но тебе нельзя сегодня с нами, — сказал старшой.
Его не взяли, чтобы он случайно не попал в петли для зверя – это раз, а во-вторых, Моряк, носясь от радости, истопчет все заячьи тропы, а еще хуже, оставит где-то на ветках клочки своей шерсти. А тут не так зайцы, как лисы очень чувствительны, и запах псины может отпугнуть их.
На душе было как-то волнительно: и радостно, и тревожно.
Во-первых, Семена неделю назад пригласили в Сельсовет и вручили повестку в армию. Хотя он и ждал этого момента, но все равно неизвестность тревожила молодца. 30 ноября ему было предписано явиться в Сузунский райвоенкомат.
А во-вторых, Катерина, жена Василия, с утра начала кряхтеть да постанывать: видно, подошел срок рожать первенца.
Поэтому мать, сорокашестилетняя Анастасия, отправила обоих сыновей – молодых мужиков, из дома; без них обойдутся: баня топится, соседка-повитуха приглашена.
«Из дверей в двери, из ворот в ворота, в чистое поле, в широкое раздолье пошли мы ставить ловушки-поставушки – проволочные петли на белых зверей — зайцев…», — как всегда, в один голос проговорили обязательную «молитву-заклинание» братья, выходя из дома, и пошли вдоль улицы, держа на плечах лыжи.
Было морозно. Солнце немного поднялось, хотя на часах уже одиннадцатый час. Что скажешь: Сибирь-матушка! Снежок поскрипывал под ногами, обутыми в самокатные бывалые пимы. На календаре конец ноября 1940 года.
Улица, на которой жила семья Баталовых, в простонародье называлась Забегаловка, была она небольшая, всего несколько домов пятистенков, и прямо выходила к речке Сузунке, как раз к мельнице.
Из леса братья возвращались довольные, у каждого за спиной была добыча. А дома их ждала радость: в чистеньком кулечке из пеленок на подушке рядом с Катериной лежала доченька Галина, имя заранее обговорили родители. Василий стал отцом!
Чтобы дать роженице тишины и покоя, чинно, но очень осторожно уселись за столом.
Сибирский округ, куда привела судьба солдата-новобранца, очень по-доброму встретил его. Ладно сложен, крепок здоровьем, с товарищами дружен, дисциплинирован и смекалист. Марш-броски на лыжах тоже не были в тягость.
Как это все пригодится сибиряку в дальнейшем!
Незаметно пролетела зима. Из дома в армию Семену приходили письма: племянница уже сидит, огороженная погремушками. Заготовленного летом сена хватило на всю зиму. Скоро пасха – собираются на службу в церковь. В своих письмах домой он низко кланялся всем, сообщал о своих армейских успехах, о том, что скоро будет у них выпуск в учебке молодых офицеров, и он ждет дальнейшего назначения.
Июнь 41-го внес свои изменения в жизнь не только Семена, но и всей страны.
Судьба бросала сибиряка по разным фронтам. Сколько пришлось видеть крови и потерь, неудач и побед, разочарований и гордости!
Из дома приходили письма об урожае картошки, о маленькой племяннице, и в каждом письме тревожный вопрос: не слыхал ли Семен о своем старшем брате Василии? Еще в 1941 пришло сообщение: «пропал без вести». У кого бы ни спрашивал Семен, никто не знал, где его старший брат.
В июле 1943 года измотанная, хорошо потрепанная армия противника продолжала отчаянное сопротивление, укрепляла свои позиции и планировала новые операции. Командование противника придавало большое значение удержанию города Орла, рассматривая его, как новый плацдарм для наступления на Москву.
Из Сибири, родных мест Семена, шли новые составы с продовольствием, оружием, новобранцами, это придавало крепости духу и веру в победу. В свободные минуты в 247 гвардейском полку командиром роты лейтенантом Семеном Баталовым проводится большая работа по поднятию боевого духа среди солдат. Многие были годны ему в отцы, но боевой опыт (третий год воевал Семен), смекалка молодого командира для всех были примером.
Советские войска, несмотря на проливные дожди и бездорожье, успешно продвигались вперед, преодолевая упорное сопротивление противника. Легко ли было в наступлении, хотя и лето?! Жара, духота, полевая кухня едва успевала за солдатом, а тут который день льют дожди! В наспех вырытых окопах ноги вязнут в глинистой жиже. Несмотря на ненастье, глотка чистой воды хочется такой, как в родной Сузунке: чистой-чистой, что даже песчаное дно видно на перекатах. Хлебнуть бы глоток той воды из родника, что ниже мельницы, зачерпнуть бы рукой из той зеркальной чаши, где всегда бьет из-под земли небольшой фонтанчик-родник, да плеснуть бы в лицо…
Успехи Красной Армии радовали, только вот после каждого боя ряды друзей таяли. Какое же это месиво, и не знаешь, где в наступающей цепи пуля врага или осколок разорвавшейся мины. Но он — солдат, он давал присягу, и враг пришел на нашу землю, и если его не победить, не заставить бежать обратно, то он дойдет и до его малой родины. Это было бы кошмаром, и Семён постоянно гнал эти мысли от себя. Противник был хорошо подготовлен к этой войне, но войскам Красной Армии за этот месяц в Орловской битве удалось все-таки отодвинуть врага далеко на Запад. Команда санитаров не успевала подбирать раненых.
Намечалась новая задача: выбить врага с берегов Десны. Вот только сапоги были бы чуть легче. Они разбухли от частых дождей, от того, что не снимались неделями. Хорошо, что хоть свежие портянки удалось получить. Да и картошку сегодня повара сготовили такую, какую Семен любил – густую. Чувствовалось, что и свинина тут есть. Вот только бы почаще так. Выскребая из котелка остатки еды, сибиряк вспомнил домашних: «Поди, теперь картошку копать начали».
Вспомнилось ему, как ссыпали ее сначала здесь же в огороде, на меже в большой ворох – розовую, желтую, белую. Пока всю вместе, а потом вечером, до захода солнца, когда она обсохнет и ее обдует сентябрьским ветерком, начнут разбирать: на еду, на семена, а мелочь пойдет скоту на корм.
А если на меже останется с десяток картошечек-горошин, их можно нацепить на кончик ивового прута, хорошо размахнуться и запустить ввысь. Он вспомнил, как они с соседскими пацанами устраивали вот такие игры – у кого горошина улетит дальше.
Да, сегодня 10 сентября 1943 года. В ноябре Семен отметит третий день рождения на фронте, ему будет 23 года.
— Лейтенант Баталов, готовь солдат к завтрашнему бою. Схватка будет жесткой. Удачи тебе и твоим орлам, — останавливаясь около Семена, сказал политрук и пошел по окопам дальше.
С рассветом наши начали артподготовку, а после поднялась пехота… Рубеж был взят, но среди оставшихся в живых бойцов не было командира роты лейтенанта – сибиряка Семена Баталова.
Его с ранением бедра и коленного сустава с большой потерей крови подобрали санитары.
Солнце клонилось к закату. Закатилась и жизнь молодого сибиряка. Он похоронен в братской могиле села Хотынец Орловской области.
Осенью 1967 года в канун 50-летия Советской власти на здании исполкома по просьбе шипуновцев одной из улиц села было присвоено имя Семена Баталова.
