Полынь во рту
Кого обнять, кого окликнуть.
Гляжу вдоль мертвого села.
Гляжу на пьяную калитку,
Что пьяный столбик обняла.
А дом стоит под божьим небом,
Сказать пытается: «аминь»,
Но пасть его забита снегом,
А плечи стиснула полынь.
Бездомный ветер бьет баклуши,
Вздымая призрачную муть,
А сверху вьются чьи-то души,
Пытаясь в окна заглянуть.
Перекрестивши дом три раза,
Я ощутил полынь во рту.
Подсолнух выклеванным глазом
Глядит куда-то в пустоту.
***
Проводила Марья двух Иванов
Леденящий голос Левитана
Убивает в доме тишину,
Проводила Марья двух Иванов,
Мужа и сыночка на войну.
В треугольных письмах были строки,
Пахнущие черною бедой.
Как-то незаметно и до срока
Становилась женщина седой.
Принесли на сына похоронку.
На дворе рождественский мороз.
Отведя внучоночка в сторонку,
Задохнулась Марьюшка от слез.
Но беда не ходит в одиночку,
Почтальон пришел с другой бедой.
Левитан вдове шептал всю ночку
О Великой битве под Москвой.
А война, залечивая раны,
От Москвы на запад потекла.
Потеряла Марья двух Иванов,
А Ванюшку-внука сберегла.
Вдовушки снохи гремит подойник,
Правнук жив, Иваном быть всегда,
Но платочка черный треугольник
Не снимала Марья никогда.
***
А у лосят смешные уши
В лугах охотничьих за Обью
Внезапно встретил двух лосят.
Стволы, заряженные дробью,
От близнецов отводят взгляд.
А малыши на слабых ножках
Стоят в трех метрах предо мной,
Уже смышленые немножко,
Уже прилизаны зарей.
Я постоял с минуту тихо,
Спиной почуял чей-то взгляд.
Я ухожу, прощай, лосиха,
Храни Господь твоих лосят.
Я уходил, не оглянувшись,
С незащищенною спиной.
«А у лосят смешные уши», —
Само подумалось собой.
А у лосят смешные уши –
Пробилось вдруг сквозь толщу дней.
Неужто звери чуют душу
Идущих с ружьями людей?
***
Приобье
Вдруг зима взорвется снежной бурей,
Белый снег затопит берега,
Ляжет ночь лисицей чернобурой
В дикие заречные луга.
Поздно поворачивать оглобли –
Жизнь моя пустила здесь ростки.
Я люблю тебя, мое приобье,
Заводи, протоки и пески.
Стынет на морозе кровь калины,
Неуютно в дебрях тальника,
Плачет журавленок на чужбине,
Снится ему вольная река.
Встанет солнце, взглянет исподлобья
Сквозь густые брови камыша.
Я люблю тебя, мое приобье,
Здесь вмерзает в лед моя душа.
Я бродил здесь осенью хмельною,
Слушая утиный пересвист,
Видел, как в лосей у водопоя
Целился на зорьке стрелолист.
Пусть сечет лицо мне белой дробью,
Пусть поземка стелется в лыжню.
Я бреду забокою приобья,
Той, что с детства в памяти храню.
***
Пшик
Дед смеялся, тряся бородой.
«Кому пшик!», — бабка Лена кричала
И в ведерко с холодной водой
Кочергу не спеша окунала.
Всем хотелось быстрей добежать.
Кочерга, как гадюка, шипела.
И отец мой смеялся, и мать,
Хоть смеяться нужда не велела.
Этот «пшик» мы отведали все.
Придушить бы тот голод ухватом!
Ноги босые мерзли в росе,
Не война ли тому виновата?
Мать пыхтела: «Откуда синяк?»
Ох, ну что за наив этот женский!
С голопузым «врагом» выяснял,
Кто же русский из нас, кто же немский.
И не мог я поднять головы,
Когда тетушка слезы глотала.
Эти горькие комья вдовы
Она горьким вином запивала.
И срубая крапиву-траву,
Я махал деревянною шашкой.
За Победу, за тетку-вдову,
За соседа с ногой – деревяшкой.
***
Разделка древесины
Не на эстраде я стою – на эстакаде.
Здесь не читают, не играют, не поют.
Стальной крючок, а не смычок мне в руки даден,
Здесь не халтуру – кубатуру выдают.
Стоят мужчины на разделке древесины,
Будя рассвет, звенит дуэт электропил,
Глядит в морщины четвертованной осины
Зеленый бор, что с давних пор ее растил.
Под бревнопад горит закат, сгущая краски,
За возом воз идет сосна, дымит спина,
Ночные «кобры» строят глазки бревнотаске,
Луна на штабеле свернулась у бревна.
Не для забавы, не для славы, не для прессы
Идут обозы лесовозов из делян,
А под навесом штабелевщики, как бесы, –
Один момент – и сортимент летит в «карман».
Даем фанеру в меру, тарный кряж, балансы,
Руддолготье, столбы и прочее сырье.
И карбованцы в дни получки и аванса,
Души не чая, получаем на житье.
Стоит десятник, лес точкует, не сачкует,
В руках сноровка, мел, точковка, карандаш,
Наряд рисует и зарплату маракует.
А лес идет, как ледоход, за кряжем кряж.
Идет разделка, и разметчица, как белка,
Снует с аршином до вершины и назад.
Трясется мелко от нагрузки блок-тарелка,
И тарный цех сквозь чей-то смех, и нижний склад.
Визжат лебедки, словно девки от щекотки,
В туман зарылся кран консольно–козловой,
И чья-то брань, нарушив грань, летит из глотки,
Парит, как ангел, крановой над головой.
Наш бригадир, как бомбардир, всегда в атаке,
Его пила, как пулемет, зовет вперед.
Он с нами пашет, не стоит, рукой не машет
И в дождь, и в град, и в снегопад, и в гололед.
Не на эстраде я стою – на эстакаде.
Здесь не читают, не играют, не поют.
Стальной крючок, а не смычок мне в руки даден.
Здесь не халтуру – кубатуру выдают.
***
Рождество любви
В зимюю ночку, морозную, звездную, длинную,
Держится небо на мраморно-дымных столбах.
Губы твои показались мне ягодой винною,
В длинных ресницах застыла немая мольба.
Ветер очнется, нарушится вдруг равновесие,
Рухнут опоры, и нечего помощи ждать.
Руки мои будут крепко держать поднебесие,
Руки твои будут нежно меня обнимать.
Плечи ослабнут, и звезды схоронят нас заживо.
Пледом искристым укутает нас небосвод.
И обожжет мне ладони волос твоих зарево.
В звездной пещере мы встретим любви рождество
