Жизнь первая
Глава первая
В ту пору жило государство, которое все знали как СССР, или в просторечье эСэСэР. И как ни странно, не смотря на, а может, и благодаря этому, Михаил Петрович Маргулис стал музыкантом. Кстати, если бы не те, весьма неблагополучные для него и не такие уж далекие времена, стал бы он музыкантом, может быть, даже с мировым, ну не с мировым, то, во всяком случае, с очень приличным, по тем временам, именем. Но музыка, которую стал играть в дальнейшем Михаил Петрович, никак не вписывалась в рамки существующей тогда государственной идеологии. Что уже само по себе откладывало определенный отпечаток, на все его последующее годы жизни. Хотя этого он даже предположить тогда не мог. И что оставалось, нашему Маргулису?
Однако чего я его жалею? Все у него складывалось, по меркам тех лет, достаточно благополучно.
Нет, по молодости он, конечно, покуролесил изрядно. И в общем-то совсем не по-советски. С длинными загулами, шумными компаниями, выяснением отношений, посредством кулаков, а то и подручных средств. Бил он, били его. Но, слава богу, все остались живы.
Да и кто из нас в молодости не совершал ошибок? Тут, видимо, свою роль сыграли русские имя и отчество в сочетании с еврейской фамилией, что было привычно в то время. И нашего героя все знали с рождения как Михаила. А что Михаил? Таких Михаилов и на Руси было великое множество, пятой графой не отягощенных. А позднее, много позднее, его и вовсе стали звать Михаилом Петровичем, так записали в свидетельстве о рождении, а затем и паспорте.
Но бьют, как вы сами понимаете, не по паспорту… А вот физиономия у Миши была явно неславянская, что, как я уже сказал, не помешало ему весьма и весьма бурно прожить свои молодые годы. О чем он с удовольствием вспоминал в зрелом возрасте.
Однако, скажу вам, только строго между нами, почти сразу после появления малыша на свет, родители тайком снесли его в положенное время, к местному раввину, сделали все, что должно было сделать еврейскому ребенку, и нарекли его Мойшей.
Отец, хоть и звала жена его Петрушей, по отчеству был Соломоновичем, а ее саму, записанную в паспорте как Раиса, и вовсе звали Ривой. Но уж так случилось в те, как я уже говорил, не такие и далекие времена, не в чести была эта «отягощенная» пятая графа у Софьи Власьевны, то бишь у Советской Власти, поэтому в повседневности и скрывали эту графу, как могли, все, к кому она имела отношение.
Да что там в нашем государстве! Со времен Моисея, который вывел свой народ из Египта и сорок лет таскал по пустыне в поисках Земли Обетованной, так на нее, кстати, и не ступив при жизни, все беды и несчастья, происходившие где бы то ни было и когда бы то ни было, валили на этот самый многострадальный народ. Мало что изменилось и по сей день. Хотя, казалось, должно было быть все с точностью до наоборот. Поскольку, как они сами о себе заявляют, еврейский народ богом избран и несет особую миссию. Может, это и так, кто знает. Но, видимо, Господь живет со своими избранными чадами по принципу «кого люблю, того и мучаю». Что ж, бывает.
И все-таки – Маргулис. С ним складывалось все достаточно удачно. Но вот национальность сменить своему отпрыску Петя с Раей не смогли. И фамилию пришлось оставить настоящую. А как бы безопасно звучало – Михаил Петрович Маргуленков или, на худой конец, Маргуленко. Но куда ему было с таким носом, да в калашный ряд к Маргуленковым… Так что, увы и ах, остался наш Михаил Петрович – Маргулисом на веки вечные, однако это не помешало ему, как я уже говорил, в молодые годы, с широким, и, как ни странно, чисто русским размахом, погулять на всю катушку с десяток годков. Благо папаша, в силу своего ума, и тысячелетиями накопленной мудрости и осторожности всего еврейского народа, а главное, связей и наличия определенных финансовых возможностей, сумел отмазать кровиночку сначала, от непременной службы в армии, а затем и пару-тройку раз вытащить из сомнительных ситуаций. Не совсем чтобы уж криминального характера, но, пожалуй, где-то рядом. Что никак не повлияло на разгульный характер нашего Миши и в результате привело его к такому печальному концу. Нет, не то чтобы уж совсем к печальному, но все-таки.
С годами он, конечно, остепенился и взял себя в руки. Для этого папа с мамой положили немало сил и здоровья. Однако, заслуга в основном принадлежала не им, хотя без папы и тут не обошлось. Так, из последней истории вызволял сынульку, естественно, он. Впрочем, как и из остальных. Но в этот, раз Миша испытал на себе всю неотвратимость и серьезность наказания в лице участкового, который в доходчивой форме объяснил недорослю его непременные перспективы, посадив на несколько дней в КПЗ, где ему совсем не понравилось. И где он очень, ну очень испугался и решил никогда, то есть вообще никогда, туда не возвращаться. Однако, как говорят, от сумы и от тюрьмы… ну вы меня поняли.
Но это было, как я уже сказал, раньше, в глубокой молодости. К тому времени, о котором пойдет речь, грехи молодости были забыты, все пороки, или почти все, искоренены. И осталась у нашего Миши одна, но «пламенная страсть». Однако, давайте по порядку.
Глава вторая
А по порядку будет так. Петр Соломонович, царствие ему небесное, когда Мише исполнилось восемь лет, привел к нему педагога-музыканта, чтобы Миша мог выучиться на скрипача. Вот с этого-то и началась у него новая, совсем неизведанная пора.
Миша влюбился в скрипку на всю оставшуюся жизнь. Пять лет, по три часа в день не выпускал из рук инструмент. И это мальчишка, которого на улицу то и дело звали пинать мяч или играть в общепринятую войнушку. Я уже не говорю о казаках-разбойниках, самой в те годы популярной дворовой игре. А Миша был, как и все…
Так вот. Пять лет, по три часа в день наш Миша не выпускал сначала из неуверенных детских ручонок, а потом, года через три, уже и достаточно наловчившихся рук смычок. И, что характерно, во время этих занятий никто не стоял над ним с ремнем, или другими подручными средствами, чтобы подстегнуть его стремление к совершенству. Я имею в виду скрипочку. Миша всего этого хотел сам. И только сам. И, опять-таки, что характерно, вскоре, хотя, в общем-то, не так уж и вскоре, а по-видимому, своевременно, у Миши начали складываться собственные, совершенно отличные от мнения его учителей, музыкальные и, так сказать, вкусовые пристрастия к собственному исполнению. А если быть точнее, к той музыке, которую он играл.
Ну «Семь сорок», это понятно, мы одолели сразу, не прошло и года. Раннего Моцарта – уже года через два.
– Ты, слышала, Рая? Это же Ойстрах! Я знаю, что говорю. Типичный Ойстрах.
Дальше – больше. И потом ступор. То есть, я хочу сказать, что наш Миша не то чтобы потерял интерес к скрипке. Нет, что вы, Боже упаси! Но его педагога, – а к тому времени Миша уже третий год исправно посещал музыкальное училище, – так вот, его педагога все больше и больше настораживали настроения в музыке, которую исполнял, в общем-то, способный ученик Миша Маргулис. И, по-видимому, настораживали небезосновательно. Почему? Сейчас объясню.
Наш Миша заболел джазом. Да, вот так вот. Тяжело, я бы даже сказал – смертельно заболел джазом. Что было вовсе не характерно для советского музыканта, поскольку это направление считалось глубоко буржуазным и чуждым эстетике любого, осознающего себя гражданином эСэСэРа.
Сегодня он играет джаз,
А завтра Родину продаст.
Вот до какой степени этот самый джаз считался чуждым нашему общепринятому в те годы мировоззрению. Нет, Миша был бесконечно далек от самой мысли о какой-либо торговле, а тем более Родиной. Но джаз. Это святое!
А произошло все весьма случайно. Надо сказать, что в те года услышать его – я, конечно, имею в виду джаз – было практически невозможно ни по радио, ни по только только вошедшему в советский быт телевидению. Но все как-то умудрялись. Запретный плод, он ведь всегда сладок. И покупали «из-под полы» записанные на рентгеновских снимках, отвратительного качества звучания самодельные пластинки, на которых, если посмотреть на свет, спокойно можно было изучить анатомию той или иной части человеческого организма. Ну если и не изучить, то глубоко ознакомиться – это точно. И назывались они соответственно – рок-н-ролл на костях. Потому как рок-н-ролл в основном и записывали на эти медицинские пленки. Но и джаз тоже.
Однако времена меняются и, как оказалось, не всегда в худшую сторону. Году эдак в шестьдесят третьем, если мне не изменяет память, а может, и чуть раньше, появилась на центральном радио почти крамольная по тем временам радиостанция c романтическим названием «Юность». Кто уж там недоглядел в верхах, кто не доработал, но факт остается фактом. Не только появилась, но завоевала огромную популярность, став любимой для всей продвинутой молодежи. Именно там она, молодежь, впервые услыхала живьем стихи Инны Кашежевой, Беллы Ахмадулиной, того же Евтушенко с Рождественским и Вознесенским. Нет, наверное, кто-то их слышал живьем и раньше. Даже не наверное, а наверняка. Но лично для меня, глубоко периферийного пацана, начались они именно с этой радиостанции. Опять же, Булат Шалвович нередко звучал в ее эфире со своей бесхитростной гитарой. Но я не об этом. Именно там, если я не ошибаюсь, на «Юности» родилась наикрамольнейшая программа под названием «Метроном». Ровно в полночь по московскому времени звучали в эфире позывные этой программы, точно отражавшие ее название. И зараженные страшным буржуазным вирусом, а таких было немало от Владивостока до Калининграда, громче включали звук своих «Спидол» и «Океанов», стараясь ничего не упустить, потому как в «Метрономе» рассказывали об истории джаза. Мало того что рассказывали, так еще и исполняли его теми немногими джазовыми оркестрами, которые смогли выжить на одной шестой части суши. А их-то было раз, два и обчелся! И, что совсем уж невероятно, в нашем советском эфире зазвучали и американские исполнители. О времена, о нравы…
– Куда катится страна? – вопрошали строгие дяденьки от идеологии. – Если уже Армстронга открыто пускают в эфир.
Собственно, для Миши, с Армстронга все и началось. Вернее, с дуэта его и Эллы Фицджеральд.
«Метроном», на радость и восторг юноши и на горе его педагогам выдал в эфир кусочек джазовой оперы Гершвина «Порги и Бесс». Вернее, колыбельную, которую дуэт Луи и Эллы с блеском исполнил в советском эфире. Ну вы, конечно, помните эту вещь? Лабу да-а, лабу да, лабу да-а бу… Узнали? Ну правильно. Так вот. А сразу за колыбельной, молодой Армстронг исполнил соло на свистке, естественно, в джазовой обработке. Этот-то свисток и доконал Мишаню. Если такую музыку можно исполнять на обычном свистке, то уж на скрипке, сам бог велел!
– А что такое? А чего бояться? – сказал он себе. – Любить – так королеву, украсть – так миллион.
Глава третья
И он попробовал. И начал с «Каравана» Дюка Эллингтона, написанного для саксофона. Но никак не для скрипки. Почему «Каравана»? Да кто ж его знает. Начал с него и все тут. Просто, может, этот «рок на костях», ну не совсем рок, но тем не менее «на костях», оказался под рукой.
И так Миша заводил на старенькой радиоле «Караван», брал скрипочку и, пока саксофон вел основную партию, пытался импровизировать, на этом, совсем не джазовом инструменте.
Надо сказать, что Эллингтон остался для Миши непререкаемым авторитетом и примером для подражания, на всю оставшуюся жизнь. И не только потому что был талантливым джазовым музыкантом и композитором, но и потому что еще и великим экспериментатором, не боявшимся соединять свои джазовые импровизации с мировой классической музыкой. Его вариации на тему «Щелкунчика» и «Пер Гюнта» завораживали нашего Мишаню, воспитанного изначально, хотим мы этого или не хотим, на этой самой классике. Вот и он, справедливости ради надо сказать, не без успеха, пытался научить свою скрипочку исполнять джаз. Хотя, наверное, трудно научить тому, в чем сам не особенно разбираешься. Но наш Миша был уперт и, главное, нахален в хорошем смысле этого слова. И день ото дня все глубже и глубже влезал в тему.
Однако настоящее понимание джаза пришло к нему значительно позже.
А пока в те годы крутился на проигрывателе «Караван», а рядом Миша, вырубал свои экзерсисы. Должен прямо сказать, не без успеха. Хотя настоящий успех пришел к нему, как я уже говорил, позже. Много позже. Но неожиданно.
Вот тут надо бы поподробнее.
Глава четвертая
К тому времени, о котором пойдет речь, Маргулис оканчивал последний курс музыкального училища, скучно, но довольно успешно. А вечерами допоздна пропадал в новом дворце культуры, на репетициях недавно созданного эстрадного оркестра, который только номинально считался самодеятельным, поскольку музыканты имели постоянное место работы, на всяких предприятиях города, ни какого отношения к музыке не имевших. В основном это был п/я 15, расположенный тут же неподалеку от дворца. На самом же деле любой музыкант оттуда мог дать ба-альшую фору профессионалам из местной филармонии. Хотя что я говорю – в филармонии таким оркестром и не пахло. А все потому что руководил джаз-бэндом чудесный музыкант и не менее чудесный человек Владимир Семенович Бержицкий, которому, как и многим музыкантам, да и не только музыкантам, в те времена, были закрыты двери на большую сцену. А кому-то в большую литературу, а кому-то и в большую науку. Может быть, потому, а скорее всего, именно поэтому, что он, Бержицкий в свое время, будучи совсем мальчишкой, играл в биг-бэнде Олега Лундстрема, еще в Шанхайский период его, Лундстрема, жизни. То есть, в эмигрантском оркестре для бежавшей из Советской России, разношерстной публики, осевшей в этом китайском городе. Представляете, как давно это было? Это же надо, уже в шестидесятые годы прошлого века оба они были мастодонтами! Один моложе, другой постарше. И чего лукавить, оба были одного поля ягодки. Лундстрем в те времена был уже признанный музыкант, терпимый властями, Бержицкому повезло меньше. После возвращения в Советскую Россию он отмотал пять лет в лагерях Дальлага, как и многие, кто поверил власти и воротился из-за кордона.
Ладно. Это неважно. Однако нет, конечно же, важно. Хотя бы потому что были исковерканы сотни и сотни судеб живых людей. Но это, судя по всему, были мелочи в масштабах нашего тогдашнего государства, да и нынешнего, пожалуй, тоже.
И все-таки к тому времени, о котором идет речь, оба уже были мэтрами, как я уже говорил, мастодонтами. Что Лундстрем, что Бержицкий…
Глава пятая
Мише с его скрипочкой делать там было, конечно, нечего. Но он все равно приходил на каждую репетицию, устраивался, где-нибудь в уголке и потихоньку просиживал в этом самом уголке до конца репетиции. Нередко появлялся там сразу после занятий в училище, прямо с инструментом. А потом так же потихоньку уходил. Он стал своим практически. Вроде как непременный атрибут декорации, обстановки или части интерьера, если такой мог обнаружиться в репетиционной комнате. Хотя, наверное, все-таки мог. А раз, мог, то это и был наш Миша.
И это однажды произошло.
Случилось так, что в город приехал оркестр Лундстрема с гастролями. А поскольку самой, как ни странно, приличной гастрольной площадкой в городе, был этот дворец культуры, то и все выступления оркестра проходили в его зале. Нет смысла рассказывать о встрече двух старых друзей, Бержицкого и Лундстрема. Главное, они встретились. И, естественно, музыканты обоих оркестров. А после очередного выступления гостей, практически ночью, все собрались в студии дворца, где и устроили джем-сейшн. Это, когда, если кто не знает, музыканты cменяют друг друга на сцене, не останавливая тему импровизаций. И играют, играют и играют… без остановки. Нужно ли говорить, что пианисты, саксофонисты, трубачи, контрабасисты из оркестра гастролеров менялись с нашими музыкантами, выдавая на-гора, все лучшее, что умели. Естественно, ни на секунду не отходя от основной, заявленной, музыкальной темы. Эдакое соревнование.
Конечно же, наш Мишаня не мог пропустить такого события и, как всегда, пристроившись в сторонке со своим футляром, скромнехонько присутствовал при всех этих, прямо скажем, эпохальных событиях местного розлива, жадно впитывая все происходившее.
И, надо же было такому случиться, кто-то запустил тему «Каравана», Эллингтона. Что может быть благодатнее для джазовых импровизаций, тем более на нынешних состязаниях! Во всяком случае, для нашего Мишани. И, уж простите меня покорно, но Маргулис, словно зачарованный, вынув скрипку из футляра, поднялся на сцену, хотя сцены как таковой и вовсе не было, нахально, встал впереди и врубил на скрипочке все, чему научился под «рок-н-ролл на костях».
Ну, ребята, скажу я вам, это было событие… Не только для Маргулиса, но и для всех присутствующих. Вот уж, опять-таки скажу я вам, никто ничего подобного не ожидал. Олег Леонидович, начинавший свою музыкальную карьеру как скрипач и, конечно же, понимавший толк в этом инструменте, просто выпал в осадок. Ну не то чтобы уж совсем. Но все-таки.
Короче, настал для нашего Миши его звёздный час. Правда, понял это он чуть, позже, когда закончились, я не побоюсь этого слова, овации, которыми наградили его музыканты обоих оркестров, и к нему подошел Олег Леонидович.
– Ты кто, мальчик? – спросил он и хотел взять в руки Мишину скрипку. Но Миша скрипку не отдал. Пальцы будто приросли к дереву инструмента и никак не хотели размораживаться.
– Да ты не бойся, я не насовсем. Отдам, – рассмеялся Лундстрем. И Миша отпустил.
– Я Маргулис, – неожиданно охрипшим голосом проговорил он. Олег Леонидович внимательно оглядел скрипку.
– Ну здравствуй, Маргулис, – и протянул Мише руку. – Откуда ты такой взялся?
– Я местный, – и почему-то добавил, от волнения не зная, что еще сказать. – Тутошний.
– Понятно. А здесь-то что со своей скрипочкой делаешь, тутошний, ты наш? – весело и легко рассмеялся Олег Леонидович.
– Ничего, хожу вот, слушаю.
– А свинговать где научился?
– Это что такое – свинговать? – Миша застеснялся своей безграмотности. — У нас в училище не преподают.
– Ну не преподают – и ладно. Что-то еще сыграть можешь?
– Не знаю. Наверное, все, что скажете.
– Вот нахал! Вы только гляньте на него, ребята. Все, что скажете! – Лундстрем повернулся к пианисту. – Сёма, дай-ка что-нибудь из Гудмена.
– Без проблем! — и Сёма заиграл на рояле тему одной из композиций Бенни Гудмэна «Давайте радоваться». Олег Леонидович протянул Мише скрипку.
– Валяй, парень, включайся, – и легко подтолкнул нашего Мишаню в сторону рояля.
Миша взорлил. «Хаву Нагилу» он знал вдоль и поперек много лет подряд. Она жила в его душе. И хотя он ни разу не импровизировал на эту тему, нынче произошло всё, как, само собой разумеющееся, легко и свободно.
Не могу не отметить, как рассказывал сам Миша много позже, так он никогда больше не играл. Душа его парила. Смычок сам то едва касался струн, то гулял, перескакивая с одной на другую, а то и впивался в них, во все сразу, будто пытался порвать, уничтожить скрипку, покончив с этим кошмаром.
Кошмаром сам Мишаня назвал тот момент уже потом. Но тогда, как опять же он рассказывал, чувствовал, нет, пожалуй, не чувствовал, а на самом деле, ощущал себя не Мишей Маргулисом, а кем-то другим. То ли богом, то ли, наоборот, а черт его знает, кем наоборот. Может, и этим самым чертом, вселившимся не только в него, но и в его совсем простенькую скрипочку. Но, тем не менее, это была такая музыка… такая музыка…
Я ее слышал. И скажу, что лучше и, главное, откровеннее никто никогда не играл, во всяком случае, в те времена и в том месте. Такой «Хавы Нагилы» до сего дня не слышал никто.
И когда Миша, рванув, в последний раз смычком по струнам в бессилье опустил руки, еще долго в воздухе звучал последний аккорд. А в ушах присутствующих металась гулкая тишина.
На этот раз аплодисментов не было..
– Да, парень, — Олег Леонидович глянул в упор на Маргулиса. – Можешь. Ничего не могу сказать. Можешь. Что скажешь, Сёма? – обернулся он к пианисту.
– Может, — подтвердил Сёма. И еще раз добавил. – Честно, может.
– Ну вот видишь, и Сёма со мной согласен. А, чтобы Сёма похвалил, дорогого стоит. А что, Володя, — обратился он к Бержицкому, – отдашь мне парня? Или самому нужен?
– Да парень-то вроде в свободном полете, – улыбнулся Бержицкий. – Так что решать не мне.
– Ну ладно, ладно, не тебе, – Олег Леонидович подошел к отдельно стоящему столику, заставленному напитками, плеснул в два фужера по грамульке коньяка, с фужерами подошел к Маргулису. – Употребляешь? – спросил и протянул Мишане фужер.
– По праздникам, – слукавил Миша. – Потом добавил. – И, если поднесут.
– Ну вот я и подношу. Однако знай. Начнешь выпивать, когда станут подносить, потеряешь все. А тебе есть что терять, – Олег Леонидович отставил фужер. – У Михал Семёновича есть все мои координаты. Окончишь школу. Позвони. Я тебя не забуду. Захочешь, поработаем. А может, и сработаемся
Вот такая история случилась у нашего Маргулиса много лет назад. К сожалению, а, может быть, и к счастью, без дальнейшего продолжения.
Прочитать полностью повесть Юрия Жука «Две жизни Миши Маргулиса» можно на портале Литрес и других сервисах электронных книг.
Об авторе:
Юрий Борисович Жук (г. Саратов)
О себе: «Родился в 1947 году в городе Кирове, в семье военнослужащего. Школа. Армия. Театральный институт. Театры страны. Писать начал рано, печататься – поздно»
