На окраине села, на возвышении, неподалёку от реки и леса живёт бывший учитель русского языка и литературы Алексей Степанович – поджарый, ещё лёгкий на подъём пенсионер. Если идти от его избы к реке, то попадаешь в старый сад, в котором в мае благоуханно расцветают вишни и яблони, а с вечера до раннего утра в кустах сирени заливчато поют соловьи.
«Эта музыка природы исцеляет душу человека, питает его жизненными силами. Хорошая музыка, как лекарство…» – когда-то давно записал в своём сейчас уже заброшенном дневнике учитель.
Алексея Степановича в селе уважают – как-никак педагог, воспитатель юношества. Лет десять был директором школы, удостоился звания Заслуженного работника образования России – в общем, прожил жизнь с незапятнанной репутацией, примером для земляков.
– Лексей Степановищ – хороший человек, – с восхищением говаривали старухи. – Дю-ю-южа грамотный. И сейчас у библиотеку ходя, цветы у палисаднику выращивая, каждый праздник спешить у церкву. Во какой! Ненашецкой породы человек. Видать, в их роду мирикансы были…
Наверное, правы были пожилые люди, – текла в жилах Алексея Степановича «ненашецкая» кровь. Бывший учитель любил сиживать на лавочке у палисадника, где цвели красные, белые, жёлтые весёлые ребята, покуривать сигареты и размышлять о чём-нибудь возвышенном, глядя на сад. Он думал о быстротечности жизни, хорошо помнил людей, которые дали жизнь молодым неокрепшим саженцам, определив их к плодородной земле, в первый раз напоив водой.
«Сами уже давно в землю сошли, а деревья растут и радуются…» – рассуждал Алексей Степанович, попыхивая сигаретой. Казалось, что этот сад – продолжение ушедших людей, что никакая жизнь больше не повторится ни в ком, в том числе и его жизнь также неповторима.
Однако мысли его не всегда текли ровно и покойно. Бывший учитель не понимал – как так вышло, что двое его сыновей не стали образованными людьми – трудились на предприятии по производству свинины простыми рабочими, а по выходным расхаживали по селу с воздушкой – стреляли воробьёв. И такая судьба их, вроде бы, устраивала.
– Лоботрясам уже за тридцать свернуло, а дурью мучаются, – сокрушался Алексей Степанович. – Почему у меня, крестьянского сына, была тяга к учению, а они, сынки мои, может, прочитали в своей жизни две-три книжки, и то, когда я их заставлял? А сейчас попробуй что-нибудь сказать – по матушке обложат: не суйся, мол, старый, не в своё дело.
Философствовал учитель до тех пор, пока не отворялась калитка, и его жена, женщина простая, грубая по склонности души, повелительно звала мужа таскать вёдра с водой на рассаду. Алексей Степанович с неохотой вставал с лавочки, и, бросив вдаль прощальный, грустный взгляд, словно ища ответа, который бы разрешил душевные муки, шёл во двор, гремел вёдрами, набирал воду.
Спасался от «обыдёнщины» Алексей Степанович в сельском клубе. От природы музыкальный и артистичный, с приятным голосом, пел в местном ансамбле «Родник», но наибольшее удовлетворение ему приносили сольные выступления. Алексей Степанович не хотел стареть, желая всегда находиться на высоте. Были у него любимые песни – «Малиновый звон» и «Фантазёр». Однажды из-за этого «Фантазёра» он подрался. Дело было вот как. Неизвестно откуда приехал в село и пристал в сожители к одинокой бабёнке мужик лет пятидесяти – нервный очкарик. О себе он рассказывал, что служил в авиации. Местные жители не верили, но, тем не менее, дали приезжему прозвище Лётчик. Этот Лётчик возлюбил концерты, проходившие в сельском клубе. По обыкновению, приходил на концерт под ручку со своей сожительницей, радостной, помолодевшей от запоздалой любви, и они усаживались в первом ряду. Но Лётчику было мало являться только лишь зрителем, и однажды он, к удивлению ведущей и гостей праздника, внезапно поднялся на сцену, попросил микрофон и со словами – «своей любимой посвящаю» – корявенько, не раз давая петуха, исполнил композицию «Фантазёр». «Фантазёра» должен был петь Заслуженный работник образования Алексей Степанович, которому теперь ничего не оставалось, как подарить дорогим зрителям «Малиновый звон». Номер получился с нервом, с напряжением, с некой благородной яростью, но певцу всё равно аплодировали. Алексей Степанович пребывал в бешенстве и нещадно жёг сигареты после неудачного, как считал, выступления. Что-то подобное имело место в его юности, когда какой-нибудь наглец из соседнего села ухаживал за местной девушкой… Бывший учитель подстерёг Лётчика после концерта на выходе из сельского клуба.
– Тебе не кажется, что ты тут развёл слишком бурную деятельность? – предъявил он ему, не стесняясь расходящихся по домам односельчан, оборачивающихся с недоумением.
– А в чём дело? – изменился в лице Лётчик.
– Да что Вы, Алексей Степанович, – примирительно заговорила сожительница Лётчика, ласково трогая Алексея Степановича за плечо.
– Ты, Маша, не лезь, – сказал, отстраняя женщину, Алексей Степанович. – За такое в наше время морду били…
– Какую морду, какую морду!? – возвысил голос оскорбившийся Лётчик, наступая на бывшего учителя.
– К искусству, значит, свои ручки протягиваешь!? – закричал яростный Алексей Степанович. – Я тебе покажу, как у меня под ногами путаться!
Заслуженный работник образования схватил Лётчика за грудки. Их разнимали завклубом Анатолий Петрович и гармонист Иван. Так что Алексей Степанович ревностно охранял всё, что было дорого ему в этой жизни.
…Летним утром он в поношенном костюме и старой фетровой шляпе копался в палисаднике. Костюмов со времён учительствования у Алексея Степановича висело в шкафу штук восемь. В былые времена одевался с лоском. Солнце палило, и словно бы кто-то всесильный подвесил на ниточке пушистые облака. По лицу Алексея Степановича струился пот. Он торопился.
– Что это ты, Лёш, всё роисси и роисси в своём палисаднике!? – подойдя к палисаднику, повёл речь старик Михаил Фёдорович, родственник бывшего учителя. – Такую делянку под цветы отвёл, да лучше бы луком али помидорами засадил! Что их эти цветы глодать, что ли, будешь?
– Дядь, иди-кась ты своей дорогой, – пробурчал из цветов бывший учитель. После выхода на пенсию Алексей Степанович стал допускать в разговоре просторечия. – Не до тебя…
– И роисси, и роисси, скольки их можно пропалывать? – не унимался старик, наваливаясь на штакетник.
– Дядь, иди куда шёл! Наверно, за чекушкой в магазин торопишься? Ну иди, что стоишь над душой, как стервятник, видишь – я мучаюсь, – шипел бывший учитель.
– Ох-охо-о-о, горе с вами, горе. А раз мучаисси, то нечего и цветы разводить! Вот я тебе что скажу, – отрезал старик и двинулся по своим делам, шаркая кирзовыми сапогами по асфальту.
Когда пальцы Алексея Степановича коснулись горлышка стеклянной бутылки, зарытой среди весёлых ребят, сердце успокоилось, отлегло.
– Гля, Лёш, да ты чи выпил? – удивился Михаил Фёдорович, возвращаясь с капроновой сумкой из магазина и увидев Заслуженного работника образования, провалившегося в отверстие шины от трактора Т-150, лежавшей рядом с палисадником.
– Дядь, дай-кась руку, вытащи меня из этого чёртового колеса, – взмолился пьяненький Алексей Степанович, улыбаясь. – А то мои соколы скоро на обед приедут, мне нельзя попадаться на глаза в таком положении. Дай свою мозолистую руку тракториста! А то сил нет совсем. Ох, развезло на жаре, будь она не ладна.
– Да те вы-ы-ытащат, соколики твои! – засмеялся старик, полагая, что бывший учитель побаивается сыновей. – Ишо и по голове накладуть. Ну а что, я работал на тракторе Т-150 (Михаил Фёдорович оценивающе трогал короткими, грубыми пальцами потрескавшуюся резину колеса), его нам только в семидесятых поставили. Хорошая модель! И мне, как передовику, этот трактор дали: работай, сказал председатель, паши и дискуй, дорогой Михал Фёдорович.
– Дай руку! Что стоишь, как дурак? – зашипел в нетерпении Заслуженный работник образования, барахтаясь в колесе, как майский жук, перевёрнутый на спину. На самом деле он не то, чтобы боялся, а не хотел, чтобы его в таком виде узрели сыновья.
Алексей Степанович был вызволен. И теперь сидели они со стариком на лавочке – беседовали. В голубой вышине кружил аист. Появился ещё один. Птицы описывали широкие круги, стучали клювами, переговариваясь. Аисты видели, как внизу, на лавочке сидели два человека и разговаривали.
– Ничего хорошего я в городах не вижу! – вдруг с сердцем произнёс старик. – Толку, что мои дети поразъехались!? Я не спорю – там работы боле, деньжонки крутятся. А душа? Куда душу-то денешь? Она всегда будет на родную сторону стремиться. Я как-то бывал у них в гостях. По мне жить в городских домах – всё одно, что в тюрьме сидеть.
– Крепкое сравнение ты, дядь, употребил, – усмехнулся Алексей Степанович. – На метафоры скоро перейдëшь.
– Я ишо не сквернословлю, – обиделся Михаил Фёдорович. – Что ты, Лёш, придираисси?
– Да это я из литературы, дядь, не обижайся.
– А-а-а. Ну нехай, раз так. Живут мои на девятом этажу, а неба не видать, слышно всё, что у соседей делается – некогда о чём-то своём подумать. Точно муравейник! На пару дней меня только хватило. Я, когда вернулся, то сразу к колодцу поспешил воды испить, то пил, то пил… У них там в кранах вода железом воняет.
– Да, в колодце вода хорошая. Не то что в колонке – только огород поливать. Вот что я думаю, дядь, – сказал Алексей Степанович, повернувшись к старику в пол-оборота. – Мы с тобой, считай, своё уже отшагали. А ради чего жили-то?
– Как ради чего? Работали, детей подняли.
– А во всём мире только ты был самым незаменимым работником, которому можно памятник воздвигнуть? – спросил бывший учитель с некой робостью, словно подобный вопрос хотел задать себе и почему-то боялся ответа. – Детей, говоришь, воспитал, на ноги поставил, а они годами в гости не приезжают.
– Лёш, ты такие вопросы чижёлые мне не задавай! Можно было и заместо меня человека в этот самый трактор посадить, только я знал тогда, да и сейчас знаю, что я без этой работы и земли родной не могу – жизня не та, и она меня ждёт, земля-то. А что дети… Так всё равно приедут рано или поздно. Будут помнить.
– Ты, дядь, не обижайся, только самое страшное – это «поздно»… Я часто об этом думать стал. Может, поэтому и выпиваю, – признался Алексей Степанович, глядя вдаль.
– Выпиваешь из-за того, что думать стал?
– Дядь, ну ты совсем дурачок! Размышляю над серьёзными вопросами, а ответ попробуй найди.
– Ответ… Всех в гроб покладут: и министров, и пастухов. Я в молодости, ты не смейся, мечтал стать генералом. А как поумнел, то решил – нехай лучше я буду хорошим трактористом, чем плохим генералом… Я ж не знаю, заложены во мне способности быть генералом, не просто чтобы в кабинете сидеть, штаны форменные протирать, а так, чтобы города брать!?
– Полководец бы из тебя, дядь, сильный получился бы, как Суворов! – улыбнулся Алексей Степанович.
Польщённый Михаил Фёдорович мелко засмеялся. Вскоре родственники разошлись. Стало ещё жарче. На проводах сидела ласточка и щебетала о чём-то своём, потом улетела. Пахло раскалённым асфальтом и полынью. Вечером Алексей Степанович полил из лейки цветы, а на следующий день решил сходить в библиотеку, в читальный зал. Надел светло-синий костюм, который носил, когда работал директором школы, и пошёл, прихватив в карман смятый одноразовый стаканчик. По пути в магазине купил бутылку пива и в тишине читального зала, за колонной, чтобы не видела библиотекарша, которая, как назло, без умолку задавала разные вопросы, попивал пиво из стаканчика и перечитывал старые, пожелтевшие литературные газеты и журналы.
– Алексей Степанович, не хочет молодёжь сейчас книжки читать, все в интернет полезли, – сетовала библиотекарша, согласная поддержать любое мнение Заслуженного работника образования. – И все одинаковые стали с этим интернетом, как инкубаторские. И разговор у них одинаковый – «такая», «как бы», и одежда одинаковая – толстовки и спортивные штаны.
– Это, Наталья, массовая культура, которая имеет свои недостатки, – сладко причмокнув после нескольких глотков пива, сообщил Заслуженный работник образования. – Ну и ещё коммерческий интерес некоторых больших людей.
– Интересно, а как же себя можно защитить? Им-то есть чем защититься?
– Изолироваться, – ответил Алексей Степанович, намереваясь выпить ещё, тронув бутылку, пристроенную во внутренний карман пиджака.
– Из розетки вилку выдернуть? – продолжала сыпать вопросами назойливая библиотекарша, бесшумно в мягких тапочках приближаясь к колонне, за которой расположился желанный собеседник. – Алексей Степанович, а что это у вас за стаканчик?
– Да это я лёгкие тренирую! Курить собираюсь бросать! – смущённо засмеялся Заслуженный работник образования, схватив пустой стакан и поднося ко рту, чтобы продемонстрировать, как он тренирует лёгкие.
Когда Алексей Степанович ушёл, библиотекарша сидела у окна и, сама себе улыбаясь, рассуждала:
«Какой человек! И ум свой постоянно развивает – читает, и тело укрепляет: вон, лёгкие тренирует. Вот как надо жить, а не валяться пьяным под забором!»
В библиотеке царила тишина, и пахло старыми книгами.
Сестра учителя была замужем за бывшим главным агрономом колхоза – Василь Ефимычем, у которого в старости страшно болели ноги. Жили они в соседнем селе, километрах в девяти от дома Алексея Степановича. Он раз в неделю, а бывало и чаще, навещал родственников. В их селе была церковь, в которую по праздникам ходил Заслуженный работник образования, но родственников, конечно, навещал чаще.
– Пойду-кась в церковь,– говорил жене Алексей Степанович. Неизменно нарывал сестре цветов, садился на велосипед и, словно ветер, летел в соседнее село.
Издали манил его голубой купол и позолоченный крест, видневшиеся из-за тополей, сердце сжималось в тревожном, сладостном предчувствии. На Спас учитель носил освящать яблоки. Годовые праздники никогда не пропускал – стоял в церковном полумраке и думал свои думы о смысле жизни. Читал «Отче наш» и размышлял: что ждёт его и всех людей за гробом? Бывало, и не по праздникам на обратном пути от родственников заходил в церковь. Почему-то стоять в безлюдной церкви было приятнее, словно появлялся неведомый, всезнающий собеседник, и блуждало в глубине души невысказанное слово.
Дворовый пёс Василь Ефимыча не лаял на гостя – знал своего человека и приветливо вилял хвостом. Алексей Степанович входил интеллигентно, не гремел железными воротами, снимал со штакетника, крашенного зелёной краской, пустую пол-литровую банку, брал из сваленной в углу у ворот кучи красного кирпича половинку и тихо направлялся в сени. Направо – кладовая. Отворив дверь, Заслуженный работник образования неслышно открывал крышку пятидесятилитрового бидона. Зачерпнув банкой мутную брагу и с наслаждением выпив, Алексей Степанович спускал на дно бидона полкирпича – для поддержания уровня. Утерев губы расписным носовым платком, гость закрывал крышку и весело, шумно входил к родственникам:
– Ну что вы тут, дорогие мои!
Сестра радовалась цветам, а Василь Ефимыч – вниманию. Алексей Степанович сидел рядом с его кроватью на стуле, беседовал и гладил хворого зятя по колену. Веселее становилось в сестрином доме. Перед уходом гость оставлял родственникам символических сто рублей, как говорил – на лекарства, и уезжал. Быть может, цветы и символическая денежная помощь смягчили гнев сестры, когда пришло время гнать самогон для растирок и настоек. Бидон был неподъёмным, не желал двигаться с места. Браги в нём оставалось от силы полтора ведра, остальной объём занимали кирпичи…
– Вот же кобель шалуди-и-ивай! Вот же коро-о-оста! – причитала сестра. Она воспринимала Алексея Степановича как младшего брата, которого в детстве стегала крапивой, а не как уважаемого человека. – Каким был разгильдяем, таким и остался! Как он ишо детей учил!? Это ж так обмануть. Да что ж я чи не догадаюся, не увижу!? Кто ж ему, коросте, эти звания почётныя подавал!?
– И что? Много выпил? – лёжа в постели, испуганно водил глазами Василь Ефимыч. Зла он не держал: что такое, в сущности, бидон бражки против больных суставов.
– Да ведёрки две выглотал ужака! – кричала жена. – А я-то думаю: что он зачастил!? То раз в неделю наведывался, а тут стал почти каждый день наглядывать!
– Хорошим здоровьем Бог наградил, – с неуловимой, доброй завистью тихо произнёс Василь Ефимыч, не понимавший, за какие грехи он утратил здоровье… Часто одолевали мысли следующего характера: почему он – главный агроном, который работал исправно, но особо горб не ломал, – слёг, а живущий через пять дворов вечный чернорабочий Серёга Печёнкин – при здоровье?
Неделю бывший учитель глаз не казал к родственникам. А потом, принарядившись в костюм, прихватив штанины внизу прищепками, чтобы на звёздочку велосипеда не намотало, нагрянул, как жених, с пышным букетом цветов и жареной уткой. Родные люди примирились. Когда хозяйка пошла достать из погреба баночку клубничного варенья, Василь Ефимыч спросил:
– Лексей, как ты умудряешься в свои шестьдесят семь годов выпить два ведра бражки и гнать почти десять километров по грунтовой дороге на велосипеде, да ещё по жаре?
– Вась, да я ж не сразу два ведра осушил. Я кружечку выпью и только тогда еду.
– А с кирпичами ты смешно придумал, – тихо засмеялся хворый родственник.
Посмеялись. Помолчали. В открытую форточку было слышно, как зашумел в кронах деревьев ветер. Где-то посвистывала невидимая птица.
– Да, время… – произнёс Алексей Степанович.
– Ничего страшного, – миролюбиво сказал Василь Ефимыч. – Выпил и выпил. Бражка там, подумаешь – дело большое… Вон в церковь зайди, если совесть мучает, не, я не про бражку сейчас, а в общем смысле-то!
– Я вот что решил, Вась. Церкви, Бог – это, конечно, хорошо на случай спасения. Только человеку надо так жить, чтобы не перекладывать ответственность с себя на этого самого Бога, а самому нести ответ… Пусть и ошибки будут, только надо постараться память о себе добрую оставить, – ответил бывший учитель.
– Добрую память, – вполголоса произнёс Василь Ефимыч, словно примеряя на себя идею, выраженную родственником. – Да…
Вдруг цепкий взгляд бывшего учителя выхватил из всей домашней обстановки и утвари двухрядку, накрытую белой кружевной салфеткой. Стояла она неприметная, позабытая на комоде.
– Вась, давно я к тебе деликатный вопрос имею, – вкрадчиво сказал Алексей Степанович, пододвинувшись к зятю.
Василь Ефимыч настороженно заводил глазами.
– Да ты не пугайся, дорогой. Ты не воспротивишься, если я отцовскую двухрядку заберу насовсем, а? Может, мне легче станет-то?
– Двухрядку… Да забирай, Лексей, а играть-то ты умеешь? – как-то даже интимно выразился Василь Ефимыч.
– О-о-о, по молодости знаешь, как я играл! Ты что забыл что ли? Моя же за меня и пошла из-за гармошки. Наверное… Тут главное, чтобы Валя против не вскинулась. А то, может, ещё не отошла из-за бражки.
– Она отходчивая, хоть и ядная. Забирай.
Алексей Степанович взволнованно крякнул, подошёл к комоду. Когда почувствовал в руках приятную тяжесть отцовского инструмента, что-то тёплое ворохнулось в груди.
Вечером бывший учитель вернулся домой, жена и сыновья обрадовались, что приехал трезвым. Никто не спросил – откуда у него гармонь взялась.
На следующий день Алексей Степанович в очередной раз прополол цветы в палисаднике, управился по хозяйству, сидел на лавочке, размышлял. Рядом стояла гармонь и, казалось, тоже о чём-то думала. В вышине прыскали в разные стороны ласточки. Они видели, как пожилой человек заиграл что-то глубоко печальное, народное на инструменте с красноватыми мехами. Звуки дрогнули, словно оробев от того, что впервые за долгие годы предстали на белый свет, и медленно поплыли в остывающем воздухе, наполняясь благодатной силой.
«Вот так и отец мой играл. Да, есть в этом что-то…, – с грустью подумал бывший учитель. – Эх, кнопки западают…»
«Снова замерло всё до рассвета…» – проплывало над селом. Тени от деревьев становились длиннее, солнце медленно двигалось к горизонту, чтобы завтра вновь засиять над миром.
Об авторе:
Евгений Григорьевич Толмачёв (г. Белгород)
Родился в 1990 году в п. Ракитное Белгородской области. Со школьных лет писал стихи, которые печатала межрайонная газета «Наша жизнь». Поступив на факультет журналистики НИУ «БелГУ», начал писать новеллы и рассказы.
Литературный дебют состоялся в 2011 году, когда в областной молодёжной газете «Смена» вышел рассказ «Миллионер», затем был опубликован ряд других коротких рассказов. Публиковался в белгородском альманахе «Звонница», «Созвездие БелГУ», а также в «Новой Юности», в литературном проекте «Русское поле». Печатался в журналах «Наш современник» и «Подъём».
Автор книги рассказов «Разные судьбы». Финалист и обладатель диплома читательских симпатий I сезона конкурса «Есть только музыка одна» памяти Дмитрия Симонова (2021).
Работает журналистом в Белгородском государственном университете, а также выпускающим редактором газеты «Вести БелГУ».
