Борис Новосельцев родился 5 июля 1939 года в Новосибирске. Здесь же окончил школу, Новосибирский авиационный техникум. Служил в армии в Белоруссии. Демобилизовавшись, поступил в Белорусский государственный университет. Но однажды судьба круто изменилась и Новосельцев отправился по приговору суда «в места не столь отдаленные». Туда он возвращался еще дважды…
Нет-нет,
Да и вспомнятся годы,
Прошедшие, будто во мгле,
Средь мрачной и дикой природы,
На Богом забытой земле…
Земля из-под ног уходила,
И все же совсем не ушла.
И как только вынесло сердце,
Ведь так леденело в пургу,
Что я до сих пор отогреться
Нигде и никак не могу.
И, как знать, возможно, лагеря так бы и остались на всю оставшуюся жизнь постоянным местом его прописки, если б не увлечение литературой. Там, на «зоне», Борис Новосельцев начал писать стихи. Там же возникли и первые его прозаические замыслы. И эта неугасимая страсть к литературному творчеству стала той спасительной соломинкой для будущего литератора.
Долгое время Борис Новосельцев работал на Новосибирском кожевенно-обувном комбинате (нынешний «КОРС») начальником одного из цехов. Впоследствии был ответственным секретарем Сибирской писательской ассоциации. А параллельно много и увлеченно писал: и стихи, и прозу.
В печати дебютировал он в начале 1970-х годов в качестве поэта. Первые стихотворные подборки Бориса Новосельцева появились в журналах «Юность» и «Сибирские огни», а позже и в различных коллективных сборниках.
Если окинуть взглядом творчество Бориса Новосельцева, нетрудно заметить, что практически все оно прошито криминальной нитью. И дело тут не только в его собственном прошлом. Новосельцев настойчиво подчеркивал, что история советского государства вообще такова, что политика и идеология всегда шли в ней бок о бок с уголовщиной («На каждого Христоса был доносчик, // На каждого распятого — Азеф»). Гражданственные мотивы задают тон в поэзии Бориса Новосельцева.
Вместе с тем, поэт он очень многогранный: и остросоциальный, хлесткий сатирик, и детский поэт, и прекрасный лирик. Да и тематика его стихов достаточно разнообразна. Писал Новосельцев о военном детстве, корнях и истоках своих, о природе, любви, в том числе о самом прекрасном ее роде — любви к матери:
После смерти,
цветущей весной
Как того она очень хотела,
Мама стала травой-муравой
И черемухой белой-пребелой.
И когда я наведаюсь к ней,
На меня, добродушно и прямо,
Чуть вздыхая о жизни моей,
Смотрит каждым растением мама.
Но о чем бы ни заводил разговор Борис Новосельцев с читателем, он никогда не был отвлеченно-созерцательным. Каждое его стихотворение наполнено конкретным жизненным материалом. Чаще всего это поэтические портреты, в которых рельефно и точно схвачен определенный человеческий тип со своим характером и судьбой. Как, например, дед из одноименного стихотворения, которого «два раза раскулачивали», мать, которую «называли кулачкой на стройке в тридцатых годах», или «дядя Гриша одноногий», оставивший вторую ногу «у рейхстага за углом»… Нередко это — жанровые сценки, зарисовки, обнажающие определенные социальные срезы. Через такого рода «картинки» и рассказы о человеческих судьбах Борис Новосельцев стремился воссоздать противоречиво-сложный образ эпохи в ее исторической протяженности.
Ту же глобальную задачу Новосельцев пытался решить и в своих прозаических произведениях. В них — пестрый и подчас экзотичный, хотя и прекрасно узнаваемый мир, населенный жуликами и аферистами разных мастей, обитателями послевоенных городских окраин и трущоб, фабричными рабочими, чиновниками, паразитирующими на теле трудового люда… Автору удается взять читателя за живое неожиданными ситуациями и сюжетными поворотами, неистощимой выдумкой, искрометным юмором, нередко превращающимся в сатиру, колоритными характерами-типажами. Широко используя в своем творчестве криминальные сюжеты, писатель, однако, не романтизирует уголовный мир и не впадает в чернуху, а стремится говорить о проблемах человеческого общества и поднимает темы духовного возрождения оступившихся в жизни людей.
Новой вехой в творчестве прозаика Бориса Новосельцева становится его роман «Любит барыню монах», где писатель выходит на более высокий виток своего художественного развития. Новосельцев берётся за новую для себя и более сложную романную форму, добавляя к ней фантастических и мистических мотивов. Эта книга — причудливо сплетенная притча о расколотом мире, где, чтобы выжить, даже самым близким людям приходится подчас оказываться по разные стороны социального барьера.
На фантасмагорическом абсурде построен роман «Многоразовые люди, или Не в жизни счастье» — сатирический детектив с элементами фантастики, сюррелизма, разных превращений-перевертышей, цель которых, вывернув наизнанку нынешнюю реальность, показать, что жизнь зачастую абсурднее самых нелепых фантазий. Эта книга стала последним произведением Новосельцева.
Незадолго до своей смерти в одном из стихотворений Борис Новосельцев писал:
Что ж это стало вдруг со мною
То ли жизнь уже не по плечу, —
Никогда не думал о покое,
А теперь покоя так хочу…
Не с того ль —
и мучаясь, и плача
Спотыкаясь часто на бегу,
Сердце — как заезженная кляча,
Что грустит о травах на лугу.
4 марта 1997 года сердце Бориса Ивановича Новосельцева не выдержало — писатель отправился в последний путь:
Уплывает лодка по течению
Мимо опустевших берегов,
Весла с темно-синим оперением,
Обессилев, плещутся с боков.
В небе птичья стая то снижается,
То опять стремится в высоту,
Будто приземляться опасается,
Вдруг почуяв что-то на лету.
Кажется — прощается с рассветами,
Молча покидая навсегда
Шар земной со всеми его бедами,
С небом, где горит еще звезда…
Библиография:
- «Непокой». Стихи (вышла в серии поэтических брошюр «Встреча», 1977)
- «Мне купили самолёт». Стихи для детей (1986)
- «Параллельный мир». Повести и рассказы (1991)
- «Случайные стихи» (1993)
- «Якорный бабай». Рассказы (1992)
- «Стихотворения» (1994)
- «Любит барыню монах». Роман (1994)
- «Второй срок». Повести (1995)
- «Многоразовые люди, или Не в жизни счастье». Роман-рапсодия (1996)
Творчество:
Звёзды тают до срока…
Стоит лишь захотеть —
И душа понемногу
Начинает светлеть.
Возникает из мрака,
Как рассвет из тайги,
Зарастают овраги
Непролазной тоски.
Нет,
Я больше не буду
горевать и тужить.
Я о прошлом забуду,
Чтобы заново жить.
Мне ль
не переупрямить,
Не заставить в борьбе
Своенравную память
Позабыть о тебе?
Что мне эта потеря,
Я привычен к тому!..
Говорю,
и не верю
Я себе самому.
***
С молоком материнским с рожденья
В кровь входили родные места:
Ширь тайги с глазами оленьими,
Птичий щебет в зеленых кустах.
Краснолесье над Обью, смородина,
И жарки как огонь по полям.
Это все мое царство и родина,
Ta, что я никому не отдам.
Фрагмент из повести «Второй срок»
Тавку взяли в ресторане аэропорта.
У него и билет уже был до Новосеверска, и времени до отлета оставалось совсем немного. И тут нагрянула милиция. Два ловких молодца в штатском подсели к Тавке за стол, и один из них без всяких
вступлений заявил ему, что он арестован. Тавка не опешил, не смутился.
— Только давайте без хипежа, — попросил он,— Неудобно от людей будет. Я пойду сам.
Сотрудники милиции согласились уважить просьбу Тавки.
— Ишь, какой стеснительный,— усмехнулись они, пропуская Тавку вперед.— Да не вздумай бежать! — предупредили его.
Тавка давно был готов к такому финалу, но никак не ожидал, что произойдет это быстро. Он и в Новосеверск хотел улететь только для того, чтобы отсрочить на некоторое время арест и попрощаться с родными. Скрываться Тавка не собирался, понимая, что бесполезно. Люди нынче воспитаны так, что поддержки у них в его положении не найдешь. Чуть что — сразу сдадут в милицию.
Милицейская машина стояла у входа в аэровокзал. В ней сидели еше два сотрудника, не считая шофера. В машине Тавке надели наручники.
— Чтоб надежней было! — улыбнулся один из штатских.
— Здорово же меня в милиции ценят, если прислали такую команду да еще с наручниками,— заметил Тавка, разглядывая железки на запястьях рук. — Как птичка окольцованная!
— А ты гордись! — повернув к нему голову, посоветовал шофер.— Не каждому такие почести.
— Чтоб ты в столб врезался! — выругался Тавка.— В гробу я видел эти почести и вас вместе с ними!
— А ну не груби! — тронул его за плечо сотрудник, сидяший слева.
Машина на большой скорости мчалась по центральному проспекту города. Мимо проносились жилые здания, кинотеатры, магазины. Еще сегодня утром Тавка бродил по городским улицам, разговаривал с Ольгой по телефону. Он сказал ей, что между ними все кончено. И встречаться они больше не будут. «Как же так! Почему?» — кричала она в трубку. Но объяснять он ей ничего не стал. Пусть вспоминает его таким, каким он был, проводя с ней вечера в доме у ее родителей. Так будет лучше.
Тавка жадно разглядывал в окошко проспект, словно прощался с ним навсегда. Вот промелькнула гостиница, в которой останавливаются иностранцы. Тавка перестал глядеть на дорогу, задумался.
Месяц назад он со своими знакомыми Лешкой и Игорем, студентами техникума, выпили порядком в кафе и стали шляться по улицам. Угощал Тавка. У него были свои виды на этих парней. В кинотеатре Тавка присмотрел билетную кассу. Если около нее не было народу, кассирша отлучалась, закрывая окошечко на защелку. Но оно легко открывалось. Тавка проверил. В скором времени ему должны были понадобиться помощники. Поэтому он и пригласил Лешку с Игорем в кафе. Но они на дармовщинку так накушались, что для серьезного разговора пока не годились. И Тавка, бродя с ними по городу, ждал, когда они придут в себя. За разговорами и шутками они не заметили, как оказались у этой самой гостиницы. Они хотели повернуть обратно, но тут к гостинице подкатил шикарный лимузин и из него вышли двое: он и она. Он был рыжим, с бородкой. Она — длинноногая, выше его, белокурая. Глаза ее закрывали огромные очки. Они были туристами из Западной Европы. Это друзья поняли по их разговору.
— Да-а-а! — глубокомысленно выдохнул Лешка.— Живут же буржуи!
— С ними надо бы разобраться…— поддержал Игорь Лешку и обратился к нему: — Ведь ты водишь любые машины Может, попробуем?
— А что, можно! — согласился Лешка и шатающейся походкой направился к автомобилю. Тавка с Игорем за ним. Тавка тогда подумал: вот везуха! Готовился к одному делу, а тут подвалило другое. И помощников готовить не надо. Самих хоть сдерживай.
Дверца оказалась незапертой и ключ зажигания был на месте.
— Катим! скомандовал Игорь, когда друзья расселись в машине.
— Куда? — спросил Лешка.
— В Тоболичи! — выдал маршрут Тавка. И машина лихо помчалась за город.
Салон автомобиля настраивал друзей на тот лад, который соответствовал всей его обстановке, начиная от роскошных сидений, покрытых дорогими коврами, и кончая коричневой обезьянкой, висевшей над лобовым стеклом. Они сидели важные, с многозначительными взглядами. Со стороны можно было подумать, что в Москву едут респектабельные коммерсанты с Запада.
Машина неслась с предельной скоростью. На шоссе, сразу же за городом, не сбавляя газ, пролетели пост ГАИ. Гаишник на мотоцикле рванулся было за их машиной, но потом отстал, подумав, наверное: что возьмешь с этих иностранцев. Привыкли у себя на Западе лихачить.
— Ишь, как действует на психику чужое, — улыбнулся Лешка, увидев в зеркале остановившийся мотоцикл.
Дорога к даче Тавки, а вернее его дядьки, шла лесом. Она была узкой, с частыми поворотами. Пьяному Лешке стоило большого труда управлять машиной. Лоб его взмок от напряжения. А на глаза, как он ни старался бодриться, наплывал туман. Тело его становилось вялым, беспомощным. И Тавка с Игорем на восемнадцатом километре из «респектабельных господ» превратились в обыкновенных пьяниц. Их клонило ко сну, тянуло опохмелиться.
На одном из поворотов Лешка неточно вывернул руль и машина, как и следовало ожидать, врезалась в дерево. Благо, хоть он успел слегка притормозить да ехали на малой скорости по лесу. А то бы каюк был всем. Со звоном разлетелись стекла, согнулся в дугу бампер, дверцы заклинило. Ударившись головой о баранку, Лешка потерял сознание, которого у него и без того почти не осталось. Тавка с Игорем отделались царапинами да незначительными ушибами. Хмель сразу же улетучился — будто и не пили. Игорь заметался в машине, заскулил:
— И зачем только поехали! Что же теперь будет?
— Молчи! — саданул его под бок кулаком бледный Тавка. — Посмотри лучше Лешку.
Из машины пришлось выбираться через лобовое окно. Первым вылез Тавка.
— Сиди в машине! — приказал он Игорю и побежал на дачу, которая находилась в полкилометре от места аварии.
Через пятнадцать минут он вернулся с топором. Дверь мигом была взломана, и они выволокли полуживого Лешку из машины. Минуты через две он очнулся.
— Ну как? — спросили его.
— Голова болит,— поморщился он. — Наверное, сотрясение.
Прислонившись плечом к сосне, он тер виски и исподлобья поглядывал на машину, толком еще не осознавая всего того, что с ними приключилось и что будет потом.
Источники:
- «Лица сибирской литературы». Очерки и эссе / А.В. Горшенин. – Новосибирск: РИЦ НПО СП России, 2006.
- Информация, предоставленная Городским центром новосибирской книги им. Литвинова
