Журнал «Сибирский Парнас» предлагает статью вашему вниманию статью Людмилы Тоньшевой о новосибирском поэте и журналисте Анатолии Чернышёве, который в этом году отметил большой юбилей. И конечно же, предлагаем вам почитать его стихи.
Анатолий Чернышёв
В марте этого года исполнилось 90 лет старейшему журналисту Новосибирска Анатолию Александровичу Чернышёву. Солидная житейская дата. В неё укладывается 45 лет трудового стажа. Из них 30 – с пером и микрофоном. Но кроме газетного слова, он обладает и поэтическим. Закончил заочное отделение Литературного института (семинар поэзии), выпустил больше десятка поэтических сборников, из которых восемь спрессованы в одной книге – «Голгофа». Есть у него и сборник очерков «Библия от изгоя».
О юбиляре принято говорить какие-то тёплые слова.
Он не кичится громкой славой,
Он не спесив, не пьёт бальзам
Из лести терпкой и лукавой.
Стихам он знает цену сам.
Кому из нас вот так даются
Стихи, бурлящие рекой,
В них рифмы звездопадом льются
На снег бумаги под рукой?
Умеет мир объять он разом,
Колодец дум его глубок.
С огнём в груди и острым глазом
Поэт совсем не одинок:
Стихи – подарок безвозмездный.
Они для всех открытый дом,
И мне, и Вам соседство лестно
С поэтом в городе одном.
Живёт он, дышит полной грудью,
Поверив слову, как себе.
Такой поэт и нужен людям.
Завидую его судьбе.
Сам он не любит «светиться». Вот и в этот раз признался:
– Рассказывать о себе не совсем этично. Пусть это сделают читатели. Будет объективней.
Вот мнение князя Н.Д. Лобанова-Ростовского, Лондон.
«Господин Чернышёв, прочитал Ваше «Слово о матери». Да вы словесный кудесник. Каким ужасом веет от участи Ваших близких! И как образно Вы представили личности и судьбы! Стоит иллюстрировать текст образом мадонны Васнецова. Браво вам!»
Никита Дмитриевич – прямой потомок Рюрика в 33-м поколении. Вторая фамилия у него от Ростова Великого, который был уделом князей Лобановых. Родился он в Болгарии, но имеет Российский паспорт.
С его оценкой очерка из «Библии от изгоя» согласна и Мария Реброва – биолог из города Энгельса. Её дед, шахтёр из Анжеро-Судженска, расстрелян, бабушка отсидела 8 лет по 58-й статье. «Прочла Ваше «Слово о матери» и онемела. Ком в горле. Интересно, кого больше в нашей верховной власти – выходцев из репрессированных семей или из семей, где стучали, доносили, пытали и убивали? Вот что всколыхнуло в моей памяти и в сердце Ваше «Слово о матери».
Эти отзывы взяты с болгарского сайта С.П. Балашовой-Мрачковской. Светлана Павловна обошла и объехала пол-Европы в поисках авторов и документов о Пушкине и его времени. В Новосибирске она нашла автора репортажа «В гостях у Пушкина» — А. Чернышёва. Её тронула художественность репортажа, мало присущая информационному жанру. И на её сайте появилась персональная страница А. Чернышёва. А на ней – полдюжины очерков и циклы стихов «Дыханье вечности», «Гимны». А вместе с ними и отзывы Лобанова-Ростовского, Марии Ребровой, украинской журналистки Неониллы Пасичник, которая пишет сценарии и снимает по ним документальные фильмы. Сценаристка довольно своеобразно прокомментировала цикл «Дыханье вечности», связав его в единый киношный сюжет.
«Дыханье вечности в той внезапности молнии-росчерка на, казалось, безоблачном небе. Такой автограф оставляет лишь Господь! Тот, что вочеловечился и стал материален, осязаем! Покаяние – вот состояние, к которому непременно приходит человек истинно верующий. Покаяние очищает душу, словно первая гроза. А после – ужин в семейном кругу, такой уютный и сытный. И мирная беседа с ближайшим соседом, вместо покушений на его удел. И подаяние нищему во благо самому дающему. И портреты близких на стене, улыбающиеся нашим неоплаченным долгам».
И вот так весь цикл домыслила, связала и одела в предметную, зримую плоть – готовый сценарий!
Из Владимирской области, из города Судогда, пришёл целый реферат на пяти машинописных страницах. Хоть ставь предисловием к переизданию «Голгофы» — охотовед-биолог, доцент Попов речь ведёт именно о ней. «Автор вознёс себя на поэтическую Голгофу, чтобы испытать творческие муки, страдания и переживания за людей, за свою страну, её народ, историю, за всю землю и даже за Вселенную. В этом творческом багаже преобладает гражданская лирика, охватывающая разные исторические периоды и эпохи, в чём проявляется активная жизненная позиция автора как поэта и гражданина. Интересно и поэтически ярко представлена также любовная лирика, тема природы и жизни деревни. Разнообразию и известной сложности соответствует свобода формы, вольность, лёгкость стихосложения. Автор будто не испытывает затруднений, демонстрируя речевое и смысловое богатство своих произведений. Сборник «Голгофа» со всей очевидностью убеждает, что это настоящая поэзия. Многогранная по охвату тем. Умная, правдивая, красивая, честная, добрая. Патриотическая, интересная, содержательная, наполненная глубоким смыслом. Автор тонко чувствует и понимает людей, их запросы, чужую боль. Его поэзия обязательно должна найти своих многочисленных читателей и поклонников. Сборник заслуживает переиздания более значительным тиражом».
Ещё одно письмо почта принесла в редакцию газеты «Сибирь. Момент истины». Оно пришло из райцентра Кочки Новосибирской области. Незнакомый автор А. Калиниченко писал, что с удовольствием прочёл газету, но его больше всего привлекло стихотворение, и он положил его на музыку. Назвал романс «Русский лес». В письме были приложены и ноты. Ну что ж, большое спасибо за романс, хотя он больше подойдёт для радио или телевидения, а не для печати. Кстати, на областном радио уже есть романс Александра Полудницина на стихи Чернышёва в исполнении Бэлы Руденко – народной артистки СССР. И эта же вещь в исполнении дуэта Лямкиной и Ивановой из Сибирского народного хора.
Вот такая обширная география читателей и почитателей. Есть они и в самом Новосибирске, в литературной профессиональной среде. Вот отзыв Т.Я. Трофимовой-Воронцовой:
«Отношусь к творчеству А. Чернышёва с большим почтением. Он для меня – классик. И хоть редко выступает перед нами, но всегда по существу, без лишнего пафоса, избегая громких фраз. Не любит судить других поэтов. Чаще одобряет, поддерживает начинающих. Не отбивает у них охоту писать. У меня самое любимое его стихотворение «Мона-Лиза». Я часто выступаю с ним, и оно очень нравится аудитории. А руководитель общественного кружка в Академгородке Виктор Игнатьев взял строки из «Моны-Лизы» к своей книге о жене».
Лидия Ливнева: «На творчество А. Чернышёва большой отпечаток наложило время. И время не простое, и судьба поэта не простая. По профессии он журналист. На этом поприще имеет высшую награду Союза журналистов России «За честь, достоинство, профессионализм». Несколько лет в «Пушкинском альманахе» вёл раздел «Сибирский Парнас», где представлял мастеров сибирской поэзии: Василия Фёдорова, Леонида Мартынова, Михаила Кубышкина и др. В литературном институте учился вместе с Николаем Рубцовым».
Людмила Шаталова: «Чернышёв – человек Вселенского масштаба: не равнодушен к происходящему в мире и в своей стране. Стихи его просто изумительны! Особенно его отношение к женщине. Ни у одного поэта я такого отношения не встречала. Спасибо ему за это! В нём редкостное сочетание: нежное сердце и трезвый ум.
Татьяна Алексеенко. «Я читала стихи Чернышёва по телефону дочери в Италию – так они меня взволновали. Неоднократно их перечитываю, и чувство восхищения не проходит. Даже философские, сложные для восприятия умом, понимаю душой».
А.Н. Побаченко: «Поражает разнообразие его творческих исканий, их глубокий философский смысл. Очень умный, глубокий поэт. Требовательный и к себе, и к другим. Это личность с активной гражданской позицией, принципиальностью, глубоким беспокойством о завтрашнем дне. Его первым жизненным опытом стала потеря родных и война. Этот горький опыт и задал тот высокий и чистый тон, который постоянно звучит в его стихотворениях и определяет параметры как поэтического, так и человеческого поведения. Чернышёв – большой мастер, большой поэт, которым может гордиться наша сибирская земля».
Поэты А. Побаченко, А. Чернышёв, И. Зайцев
И цикла «Дыханье вечности»:
* * *
Стою на старте.
На земле стою.
Смотрю на небо восхищённым оком.
Ищу стезю вселенскую свою,
Давным-давно начертанную богом.
А он, Господь, на мёртвых и живых
Не делит нас.
И все мы живы, живы
И здесь, и там, в мирах уже иных,
Где нету ни корысти, ни наживы.
И я приду, когда-нибудь приду
Туда, где дышит вечностью обитель.
Я и сейчас у предков на виду,
Хотя прописан на другой орбите.
Пою осанну.
Господу пою,
Создавшему всё сущее на свете.
И, как на старте, на земле стою,
На голубой несущейся планете.
* * *
Как таинство не видим и не слышим,
От наших глаз ты, Господи, сокрыт.
Яви свой лик и глас низвергни свыше
На суетный, на меркантильный быт.
И грянул глас.
И молния, как росчерк,
Легла на голубое полотно.
Автографа доподлинней и бросче
Не начертать.
Не пробуй.
Не дано.
И вихря столб запеленал берёзу
В тугую шелковистую листву.
И крупные, горошинами, слёзы
Упали на лицо и на траву.
И понял я, что бог материален.
Что осязаем, первороден бог.
Как этот купол голубой реален
И, словно вечность, истинно глубок.
И пал я ниц в смиренье перед богом
И душу сокровенную открыл.
И в тот же миг, ничтожный и убогий,
Я ощутил дыханье его крыл.
* * *
Поплыву на чьих-то плечах
К недрам матери-земли.
Будет утро или вечер.
Будет зарево вдали.
И душа, летая в небе,
Бестелесная уже,
Будет видеть мир как небыль,
Весь распахнутый душе.
Он лежит, как на ладони,
Сокровенность не тая.
Светят окна в каждом доме,
В каждом доме есть семья.
С кошкой возится малышка.
Улыбается отец.
Мать стоит на кухне с плошкой:
День закончен, наконец.
Тихий вечер.
Сытный ужин.
Разговор о том, о сём.
Телевизор есть к тому же,
И достаток есть во всём.
И душе моей уютно.
Звёздный светится эфир.
Засыпает многолюдный
Городской и сельский мир.
* * *
Клокочет мир.
И грозы громыхают.
Вот-вот ударит молния с небес.
Земля ж томится, горькая, сухая.
Изнемогает от удушья лес.
А человек?
Ему б пахать и сеять.
И собирать богатый урожай.
Ему бы Русь кормить свою – Рассею!
Живи, родная, и детей рожай.
А Иоганн?
Ему бы тоже надо
Тянуть за бороздою борозду,
Дышать своею мирною прохладой
И любоваться на свою звезду.
А мсье француз?
А гордый англичанин?
А фермер из Техаса?
Что ж они?
Нужны им эти грозы и печали
И письма фронтовые от родни?
Мы божьи дети.
Мы его творенье.
Должны хранить достоинство его,
Нести в себе священное горенье,
Заложенное в душах божество.
И не грозить ближайшему соседу,
Не покушаться на чужой надел.
А пригласить на мирную беседу
И отдохнуть от горечи и дел.
* * *
А ты слезу у сироты не вытер.
Убогому копейки не подал.
Не совершил в душе своей открытий,
Чтоб вознести к Творцу на пьедестал.
А он не пожалел такие клады,
Таких задатков в душу заложил,
Чтобы она благоухала садом,
И мир вокруг благоухал и жил.
Но где они, великие порывы,
Уроки состраданья и добра?
Твоя душа калитки не открыла,
Той нищенке, что мёрзла у двора.
Зачем она?
Пускай бредёт с сумою,
Не портит вид, ухоженный уют.
Она слезой судьбу свою омоет
И, может, встретит тех, что подают.
* * *
Мне кажется, портреты улыбаются:
Портреты моих близких на стене.
И хочется беседовать и каяться
За всё, что не пришлось доделать мне.
Как будто мог я дать им и не додал
Уюта, коммунального тепла,
Круизов на шикарных пароходах,
Обильного домашнего стола.
Увы, не мог.
Теперь иное дело.
Я кое-что умею и могу.
Да только время быстро пролетело.
И я здесь в неоплаченном долгу.
* * *
Куда уходит время?
Да, куда
Уходят краски, звуки, ароматы?
И красота не та уже, не та.
А та исчезла, уплыла куда-то.
Ни адреса, ни прочих позывных.
Ни позвонить, ни попросить о встрече.
А мне не надо радостей иных,
Вернуть бы тот, неповторимый, вечер.
Но он ушёл куда-то в никуда.
Истаял в неизвестности Вселенской.
И лишь с хрестоматийного листа
Онегину толкует что-то Ленский.
* * *
Уходящие тени всё плывут и плывут.
Уходящие тени смутно в сердце живут,
Истончаются, тают, всё бледней становясь,
И вот-вот оборвётся последняя связь.
Я едва узнаю облик первой любви.
Слишком он далеко: хоть зови, не зови.
Уходящая тень.
Уходящая жизнь.
Ну, куда ты спешишь?
Подожди, задержись.
Расплывается, тает.
Не слышит меня.
А ведь столько в ней было когда-то огня.
Негасимый огонь еле тлеет в ночи.
Не дозваться его, хоть кричи не кричи.
Уходящие тени всё плывут и плывут
И, наверно, меня за собою зовут.
* * *
Дефиска между датами – и всё.
Год смерти, год рожденья – очень сухо.
Для путника она – ни то, ни сё.
А где судьба?
А где величье духа?
Но вот лежат привядшие цветы,
Распространяя аромат последний.
И понимаешь неизбывность ты:
Не зря приходят с этим даром летним.
Кому-то дорог этот человек.
Видать, поныне в сердце остаётся.
Наверно, был достойным его век,
Коль у живых любовно сердце бьётся.
Я не знаком, не ведаю, кто он.
Но с уваженьем голову склоняю.
Прими и мой бесхитростный поклон:
Чему-то научился у тебя я.
* * *
Не старейте, старые актёры,
Сохраняйтесь в жизни, как в кино,
Будьте нашей юности опорой,
И не пойте про «давным-давно…»
Никаких «давно».
Всё обок, рядом.
«Муля, не нервируй» – в сотый раз
Слушаю Раневскую с отрадой
И с экрана не спускаю глаз.
Красота Дорониной, Орловой,
Гундаревой женственность и смех
Пусть живут как вечная основа,
Не тускнея в памяти у всех.
Скажут – бред.
А нам плевать на это.
Мы несём их образы в душе,
Не старея, как они, при этом,
С ними породнённые уже.
* * *
Женщина
Да это же творение искусства,
Почти невероятный образец!
Живую плоть, и трепетность, и чувство, –
Всё, что имел, вложил в неё Творец.
Ах, как идёт!
Как царственна походка!
И как изящен, бесподобен стан.
Её улыбка женственно и кротко
Вполне подходит к трепетным устам.
Вот так пройдёт видением по жизни,
Покачивая бёдрами слегка.
И улыбнётся, приближаясь к тризне,
И уплывёт легко за облака.
* * *
Ах, как любил он, как любил.
Так жаждут солнца в непогоду.
Он отраженьем её был,
Старея тихо год от года.
И даже в свой последний час
Её, любимую, он помнил.
Душа светилась в нём, лучась.
Он весь был ею переполнен.
Собрались близкие, друзья
Отдать последний долг поэту.
Она на тризне бытия
Печальней всех была одета.
За гранью смертного конца
Он в том увидел божью милость.
И с отрешённого лица
Слеза нездешняя скатилась.
* * *
Душа возносится на небо,
Когда над храмом слышен звон.
Как будто сказочную небыль
В моей душе рождает он.
И эта сказочность полёта
Сулит блаженство и покой.
И так порою неохота
Томиться в клетке городской.
И сердце тает,
Сердце тает,
Куда-то к звёздам возносясь,
Где жизнь небесная, святая
Нам обещает тишь да ясь,
Где отдыхают сладко нервы,
Где бьют целебные ключи,
Где сладкий голос Анны Герман,
Как колыбельная, звучит.
Плывите, сладостные звуки.
Призывней, колокол, звучи.
Пусть тают, тают наши муки,
И бьют целебные ключи.
* * *
Живут же люди без любви,
И без участья, и без счастья.
Им одиночество в крови
Дано судьбою как причастье.
Оно пришло от матерей,
Извечных русских одиночек,
Где стук нежданный у дверей
Судьбу казённую пророчил.
Нас пол-России на земле
Из раскулаченных селений.
За них, за вдовых, горько мне,
О них в душе моей моленья.
Они – мой мир,
Мой божий свет,
Моя семья, моя утеха.
И пусть уже их рядом нет,
Общенью это не помеха.
* * *
Коль чутким сердцем слышишь небо
И ощущаешь близость гроз,
Коль веришь в сказочную небыль,
Как будто с нею вместе рос,
То значит – сердце всё ранимей,
Отзывчивей твоя душа.
Она Вселенную обнимет,
В ней растворится, не дыша.
Там всё распахнуто, радушно,
Без наших дрязг и мелочей.
Там звёздный полог благодушно
Мерцает в сумраке ночей.
Оно покоем дышит, небо,
И дарит людям благодать.
Оно – как сказочная небыль,
Где люди учатся летать.
