А между прочим в метро уже появились вот такие плакаты к грядущему столетнему юбилею прекрасного новосибирского писателя и поэта Юрия Магалифа! Приятно видеть такие вещи.
Широкому кругу читателей Юрий Михайлович больше известен как автор детских сказок, но можно смело сказать, что его стихи не менее (а для кого-то и более) замечательны. Они очень тонкие, проникновенные и оставляющие после себя долгое эхо в душе читателя. И если вы до сих пор не читали его стихов, то самое время это сделать!
***
Моя бабка Федосья Трофимовна
была маленькая цыганка,
Щеголяла то в палантинах,
то в пальтишке, как решето…
Говорила хрипло: «Простите,
я — исконная петербуржанка,
Посему выражаюсь твердо,
без смягченья — «что», а не «што»…
Моя бабка Федосья Трофимовна
(«Бесподобный Феничкин носик», —
Как писал Алексей Плещеев)
была барышням не в пример:
То драгун ее песни слушал,
то голодный студент-христосик…
Возносило ее на галерку,
опускало ее в партер…
Мне от бабки Федосьи Трофимовны
по наследству досталось цыганство:
Безразлично, что в изголовье, —
лишь нашлось бы место, где лечь;
И хотя пел я песни многим,
но всегда ценил постоянство;
И хотя обитаю в Сибири,
но люблю ленинградскую речь.
Я, как бабка Федосья Трофимовна,
если вдруг приходится лихо,
Говорю: «Ерунда все это,
дальше кладбища не унесут!»
Если счастлив — живу я громко,
а несчастлив — живу я тихо.
И по солнышку начинаю
свой веселый нелегкий труд.
Моя бабка Федосья Трофимовна
была маленькая певица,—
Пела глухо и хрипловато,
но возвышенно и легко!
Озаряет меня ее пенье,
как таинственная зарница,
Что мелькнула над облаком времени
далеко,
далеко,
далеко…
***
Когда поэту восемьдесят два,
На все он смотрит будто бы впервые —
И кажутся спрямленными кривые,
И молодой осенняя листва.
Все позабыто. Опыт зрелых лет
Без сожаленья выглядит напрасным.
И только долгим, бесконечно ясным
Нам видится младенческий рассвет.
Какая ж это странная пора! —
Ты полон сил и до всего есть дело…
Но время как бы малость ошалело:
В нем нету «завтра», не было «вчера».
Гудит, беснуется ушедший век,
Перекрутив в кровавой мясорубке
Победы, славу, храбрость и уступки,
Фантазии и прошлогодний снег…
Ты с этим веком сгинешь заодно
Его забудут… А тебя быть может,
На твою книжку кто-нибудь помножит
И выпьет, словно старое вино.
Вперед, поэт! Качай свои права —
Тебе всего лишь восемьдесят два.
***
Обмакнуть кусочек хлеба
Аккуратно в банку с медом
И запить из толстой кружки
Охлажденным молоком;
Да, упав среди ромашек,
Наблюдать за небосводом,
Где медлительная птица
Спорит с верхним ветерком…
Раздобыть из-под кострища
Пропеченную картошку,
Разломить ее на части,
С аппетитом присолить;
А на озере, под ивой,
Видеть лунную дорожку
И Венеры отраженье —
Как серебряную нить…
Зачерпнуть ковшом жестяным
Воду темную из кадки
И, как будто не проснувшись,
Тихо подойти к окну —
Поглядеть на старый тополь
Да на звездные порядки
И на цыпочках вернуться
К потревоженному сну…
***
…И я вошел в тот полутемный дом.
Рассказывали мне (а кто — не помню),
Что с домом мы ровесники. Ну, что же,
Тем более — давно пора зайти. Вошел…
И сразу же в прохладном зале,-
Как будто знал, что так оно и выйдет,-
Я увидал себя… Пройдя немного
И обернувшись быстро — вновь себя…
Сам на себя глядел неравнодушно
Я из углов, с простенков, с потолка,
Любуясь долго собственной персоной.
Ах, батюшки, да сколько здесь зеркал! –
Квадратных, круглых и продолговатых,
В тяжелых рамах иль без всяких рам;
Безмерно дорогих — венецианских,
Дешевых — из зеленого стекла…
Сначала я подумал: в этом доме,
Наверное, музейное собранье
Всемирного зеркального искусства?
Потом решил: нет, это не музей!
Здесь в затемненных и высоких залах
Какое-то таится наважденье;
Здесь нечто страшноватое сокрыто
В серебряном свечении зеркал.
Не странно ли, что, на себя любуясь,
Я вспоминаю мелкие невзгоды,
Случайные, нелепые обиды,
Что мне друзья когда-то нанесли.
И всех врагов своих припоминаю,
Ликуя что теперь они бессильны,-
Осрамлены, унижены публично:
А им назло, глядите: вот он я!
Своих проступков не перебираю
Я ничего в себе не осуждаю!
Но тем сильнее пред собой красуюсь
Во глубине стеклянного пространства,
Чем долее гляжу сам на себя!
Но вдруг я с удивленьем обнаружил
(Совсем не сразу — в этом-то все дело!),
Что меж зеркал развешаны портреты
Людей, слегка похожих на меня.
Нет, это я похож на них!
Конечно —
Вот мой отец в своей помятой кепке,
Усталый после долгого дежурства,
Пропахший йодоформом и карболкой,
Строчит в журнал научную статью
Или рецепт какой-то составляет…
А может быть, прикидывает: хватит
Или не хватит денег до получки?
Все дорожает в этот чертов НЭП!..
Вот мама — вечно загнанный статистик
Спешит домой из «Сектора учета»;
А по дороге надо отоварить
Талоны на селедку и крупу;
Два фитиля купить для керосинки;
И вечером готовить да стирать;
А в выходной поехать за картошкой
(Нелепо: раньше было воскресенье,
Теперь ввели какой-то «выходной»!)
…А в золоченой раме варшавянин
Со щегольскими усиками — дед.
Сейчас воротничок его неглажен
И сломан козырек конфедератки
Дед едет в ссылку, в город Красноярск.
И рядом — карточка лихой цыганки;
Ну что ей Петербург, что ей Варшава
Иль даже Красноярск?.. Была б гитара,
Колода карт да бирюза в колечке,
Да был бы варшавянин рядом с нею
Ох, бабушка отважная моя!
…А там и прадеды, там и прабабки
Кто в кунтуше, кто в свитке, кто в поддевке-
Вон там шинель мелькнула, там накидка,
Там высунулась шляпа, там треух…
Род слишком пестрый и не слишком громкий
В нем полководцев и министров нет.
Но, говорят, держался он честь-честью
Не подличал, не лицемерил,
Ценил сердечность, доброту и скромность
Превыше всяких почестей и благ;
Падением врага не наслаждался.
Так что же — я? Неужто все заветы,
Что шли от поколенья к поколенью,
На мне остановились, словно больше
Нет продолжения роду моему?
Как будто я уже не существую,
А может быть, и не существовал?..
— Что потемнели старые портреты —
От бремени годов или от гнева?
Что смотрите сердито, отчужденно?
Иль освистать вам хочется меня,-
Подобно зрителям когда актерик
Красиво говорит, красиво плачет,
Красиво падает, красиво стонет
И пробует красиво умереть!..
Куда ж девалось все мое тщеславье?
Обидчивость моя куда пропала?
И отчего таинственно исчезло
Мое отображенье в зеркалах?..
…Стою в холодном незнакомом зале,
Держу в руке осколочек зеленый —
Осколочек, без капли амальгамы;
Я на него дохнул, и он немного
Запотевает…
Значит, жив еще!
