«Его фронтовые дороги…»
Когда большая семья Квитов переселилась в Сибирь из Белоруссии, один из сыновей Евмена Антоновича и Лукерьи Дорофеевны продолжал учиться на экономическом отделении Гомельского железнодорожного техникума. На практику будущий железнодорожник попросился в Новосибирск, поближе к родителям. Но по стечению обстоятельств, первой его практикой стала работа учётчиком в тракторной бригаде.
Началась война. Виктор продолжал трудиться и учиться в 10-м классе сельской вечерней школы. В марте 1942–го года вызвали в военкомат. Виктор Квит был направлен в Асиновское военно-пехотное училище. Вручили новобранцу запечатанный конверт с документами, килограмм хлеба, аттестат для питания в пути следования, - тогда на каждой крупной железнодорожной станции круглосуточно работала солдатские столовые, - и начались для Квита военные пути-дороги.
Поначалу у курсанта-новичка не всё ладилось с обмундированием. В непривычных сапогах ноги то и дело скользили, что вызывало дружный хохот товарищей. То были первые в жизни Виктора сапоги. В Белоруссии он имел дело с привычными лаптями да онучами. Хорошо, если суконными, те лучше держали тепло…
Курсанты жаждали отправки на фронт. Строем распевали они песню Сибирской добровольческой дивизии:
Мощь сибирская, сила богатырская
Поднялась на решительный бой.
Время было тревожное. Враг подходил к Сталинграду. Шли тяжёлые бои на северном Кавказе. Программу подготовки уплотнили до предела.
Из воспоминаний Квита В. Е.: «Осенью 1942 года выстроили нас на площади военного городка. Представитель политуправления СибВо сообщил, что наше военное училище вступило в Сибирскую добровольческую дивизию в полном составе. Теперь такая честь оказывалась и нам. Дали 30 минут на размышление. А что тут раздумывать? Мы рвались в бой, и все как один тут же написали заявления. Так в моей красноармейской книжке появилась лаконичная запись «доброволец».
На станции в торжественной обстановке, с духовым оркестром провожали нас, сибирских парней, на фронт. Первым напутствовал нас командующий СибВо генерал Медведев. Потом слово держал первый секретарь Новосибирского обкома партии Кулагин. После этого мы побатальонно погрузились в эшелоны и двинулись в путь. На полустанках смеялись и плакали гармошки. В теплушках закручивались бесконечные махорочные дымы и солдатские разговоры. Проехали Омск, Тюмень, Свердловск. Ночью подъехали к Казани, и разом всё переменилось. Накануне бомбили, и встретил он сибиряков светомаскировкой, чёрный как ночь. Дальше эшелон двинулся, словно в тёмную бездну. Мелькали притихшие полустанки, военные блиндажи над городками и деревеньками. Над головой нависало тяжёлое от дыма пожарищ небо. Остановились под Москвой, в Люберцах. Жили в палатках, учились тактике боя. Изнурённые от занятий и недоедания засыпали мертвецки. Как то ночью напали мы на совхозное поле неубранной капусты. Я тут же съел два вилка, но так и остался голодным. Путь лежал на Запад, на передовую. Под непрерывными бомбёжками продвигались по ночам. Двигались пешком, в обстановке секретности, проходя в день 50 километров. Никто из солдат точно не знал, где находимся и куда идём. Наконец близ города Белого окопались. Оттуда ночной бросок и – передовая. Октябрь встретили в обороне. Тяжёлые потери несли от воздушных бомбёжек. На седьмое ноября выдали по 100 граммов водки, и очень кстати. Кругом были болота, осенняя распутица, холод. Собирали клюкву, голодно было...»
В ноябре 42-го довелось Виктору Евменовичу столкнуться лицом к лицу с врагом, узнать высокую цену освоенной в училище тактической науке. Продвигаясь короткими перебежками, его взвод под шквальным пулемётно-автоматным огнём противника должен был занять заданный рубеж. На всю жизнь врезался солдату этот бой.
Из воспоминаний В. Е. Квита: «Как надо действовать под огнём противника, отлично усвоил ещё в училище. Но всё равно сердце щемит: вдруг пуля зацепит? Страшно. Лежу, вжавшись в снег, краем глаза наблюдаю. Вижу: один, другой, третий, перебежали – целы. Насмелился я, вскочил, рванул вперёд, распластался на земле. Жив… После этого страх отступил. Самым трудным для меня оказалось преодолеть психический барьер. А потом - что пуля, что муха прожужжит - всё равно. Так перебежками достигли мы цели, залегли в кустах, окопались. Кругом чёрные воронки от мин и бомб, неубранное поле, а на снегу через каждые два – три метра – неподвижные фигуры наших солдат. За ночь снежок всё припорошил. Полевые кухни отстали. Но как – то изловчились намолотить ржи и выдали нам для подкрепления по семьсот граммов зерна. На ночлег мы с товарищами устроились в воронке от мины, по-братски накрывшись одной плащ – палаткой. Утром подоспела артиллерия, заговорили «катюши», подошли танки, с ними – пехота. В кровавых боях за Димянский вал от нашего батальона осталось 45 человек. Немец продолжал наседать. Ради спасения живой силы и техники батальону пришлось отступить. Чтобы отойти без потерь на новые позиции, комбат оставил для прикрытия двух бойцов. Выбор пал на меня и Ивана Сотникова. Мы оба понимали, что живыми вряд ли удастся выйти, распрощались с остальными. Оставшись вдвоём, мы выбрали себе позицию, чтоб умереть не сразу. Место облюбовали удобное. Меня надёжно прикрывал могучий дубовый пень, а Иван устроился поодаль, где узкая лента реки делала крутой поворот. Ринулись было немцы в атаку, но встречены были меткими автоматными очередями. Могучий пень надёжно укрывал меня от пуль. Атаки следовали одна за другой. Мы крепко держали оборону. Тогда фашисты начали палить из миномётов. Одна из мин угодила в цель. Взрывной волной принесло ко мне кусок шинели вместе с рукой товарища. Дав очередь из своего укрытия, я помчался на помощь Сотникову. На том месте, где залёг Иван, зияла яма, кромки которой были обагрены кровью. Кусок шинели и руку-, всё что осталось от солдата Ивана Сотникова, я бережно похоронил в снегу. Немцы вновь полезли на штурм. И вновь были отбиты. Осколком мины меня ранило в руку, в щепы разбило автомат. Сгущались сумерки и фашисты отступили. Я кое-как перевязал себя, но кровь не унималась. Шатаясь, выбрался я из своего укрытия и, безоружный, пошёл к своим. Не помню сколько шёл. Потом от потери крови лишился сознания. Очнулся в медсанбате, где влили кровь и заставили жить. Долго лечился. Несколько раз порывался попасть на передовую, но вновь и вновь открывалась рана. В сорок третьем комиссовали, сняли по непригодности с воинского учёта, выдали сухой паёк, аттестат и отправили домой…»
После войны Виктор Евменович Квит жил в Новотырышкино и работал в колхозе «Красный Октябрь» главным бухгалтером, зоотехником-селекционером, учился заочно в Новосибирском сельскохозяйственном институте. А 17 лет отработал главным экономистом. «Умный, порядочный, справедливый, тактичный и вежливый, большой души человек»,- так говорят о нём односельчане. Был агитатором и пропагандистом. Любили и уважали его люди. Не жалел он для людей ни времени, ни сил. Любопытно, что после того, как Квит публично прочитал вслух «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, прозу А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого, потянулись к художественной литературе люди, не державшие ранее книги в руках. Под влиянием пропагандиста познакомились они с творчеством многих писателей и поэтов. Знали односельчане Виктора Квита и как талантливого корреспондента, который не раз писал заметки в районную газету о тружениках села, статьи по экономическим вопросам. Виктор Евменович Квит ценил и уважал людей, а люди платили ему тем же.
Ю. Г. Антошин «Время больших перемен» Новосибирск, Западно-Сибирское книжное издательство, 1980 год.
сентябрь 2016 год.
